Прошедшие войны - страница 35
– Откуда я знаю… Видимо, обо мне и там знают, – удивленно отвечал Бовка.
– Только бешеные собаки твоего села знают тебя, а Чермоеву до тебя и нас всех нет дела. Понял? Это провокатор, а ты дурень.
Поздно вечером в кунацкой Баки-Хаджи вновь шел совет. Было шумно, как никогда: молодые да отчаянные настаивали на объявлении открытой вражды женоподобным Тутушевым; один лишь мулла сдерживал их пыл – пытался что-то объяснить. Пререкания молодых приводили его в ярость. Наконец, не выдержав, он закричал срывающимся от напряжения на высокой ноте голосом:
– Молчать, придурки!
Все знали, что еще одно лишнее слово, и начнется отчаянная истерика старика.
Подслушивающие за дверью взволнованные женщины подтолкнули Хадижат – жену Баки-Хаджи – в кунацкую. Она как самая старшая и в силу своего вида и характера имела возможность участвовать в дискуссиях мужчин.
– Успокойся, успокойся, старый! Что ты раскричался на все село! Кругом все только сидят и ждут, когда мы что не так сделаем. А вы тоже хороши! Лезете поперек воли старшего! Где это видано? От вражды добра не наживем… Хотя этот отец моих детей и сумасшедший, в данном случае он прав.
– Ладно, ладно, проваливай, тоже мне умная – старая карга, – говорил теперь уже умиротворенным голосом Баки-Хаджи, легонько стукая костылем по толстым, больным ногам жены, как бы выпроваживая из комнаты придурковатую важную гусыню.
Зная, что эта перебранка стариков может перерасти в очередную ссору с перечислением многих любовных похождений молодого Баки, все замерли, как бы стыдясь, опустили головы, наперед зная весь диалог и его финал, предвкушали удовольствие, улыбались.
Сама природа заложила враждебность в их отношения: жена Баки-Хаджи была на целую голову выше мужа. Никто не знал и не мог понять, как она вышла замуж за такого маленького человека. С годами мулла стал сутулым, иссохшим, сгорбленным. Напротив, его жена после рождения третьей дочери обрюзгла, разошлась вширь, у нее все стало большим, толстым, водянистым, даже промасленные выгнутые уши.
В молодости Баки, тогда еще не Хаджи, был отчаянным гулякой: много он причинил боли жене и родственникам. Его постоянные любовные похождения сопровождались романтизмом, открытостью и скандалами. После совершения Хаджа мулла вынужденно остепенился, только глубокий вздох сожаления и сопровождающие женщин бесстыжие глаза выдавали его желания.
Хадижат скрывала в бессильном молчании свои горе и ревность, но с годами, пользуясь поддержкой повзрослевших дочерей, осмелела и при каждой возможности издевалась над мужем, унижала его авторитет муллы и уважаемого человека, прилюдно перечисляла все его грехи. Баки-Хаджи, конечно, злился, кричал, но никто не знал, что даже от упоминаний он получает наслаждение и блаженство.
Больше злясь на прошедшую молодость, чем на свою вздорную жену, Баки-Хаджи, размахивая кулаками и костылем, пронзительно крича своим срывающимся на писк голосом, кидался грудью на махину женского большого тела и, как мячик, отлетал от упругого живота жены. При этом никогда не занимался рукоприкладством и, понимая всю комичность ситуации, получал, как и все присутствующие, удовольствие от скандала.
Правда, однажды, лет двадцать назад, было исключение, когда Хадижат впервые назвала в любовном списке мужа имя Хазы. Тогда разъяренный Баки-Хаджи до полусмерти исколотил жену. Он бил ее кулаками и ногами – и, наверное, забил бы насмерть, если бы не подоспевший на крик Алдум. Младший брат своими огромными ручищами сгреб муллу и на руках вытащил во двор. Все видели, каким гневом горели налитые кровью глаза старшего Арачаева, как запеклась белая пена в уголках тонких, сжатых в ярости губ. После этого имена Хазы и ее дочери Кесирт долго не упоминались в присутствии Баки-Хаджи.
Обычно во время этих ссор посмотреть на зрелище приходили не только родственники, но и все соседи. Под конец скандала Хадижат теряла над собой контроль и выметала весь сор из избы, бестолково ворчала, а Баки-Хаджи наоборот – притворно дулся, подмигивал окружающим и говорил, что женщины и сейчас по нему сохнут и что он еще не раз женится – просто времени нет…