Прошедшие войны - страница 42

Обхватив коленки, Баки-Хаджи сидел рядом, о чем-то печально мурлыкал себе под нос, раза два лениво отмахнулся от назойливой мухи.

– Ты думаешь, Цанка, мне это надо было – на старости лет куда-то бежать, скрываться, – вдруг заговорил он вслух, не оборачиваясь к юноше. – Ужасное время! Кто мог подумать и представить все это! Ты наверное думаешь, что смерти боюсь… Конечно, жить хочется. Кому охота в эту холодную яму ложиться?.. Сколько раз я людей хоронил? И никогда даже представить не хотел, что и меня закопают, а вот теперь боюсь. Стыдно говорить, а боюсь. А еще страшнее, что эти красные гады, как брата, без могилы, без памяти родным оставят, сожгут где-нибудь в топке… Откуда эта зараза взялась – даже не знаю.

На свисающую к роднику щедрую ветвь осины, прямо над головой Баки-Хаджи, села маленькая, сверху буро-коричневая птичка – лесная славка. Не обращая внимания на путников, она суетливо вертела головой, вверх-вниз дергался длинный прямой хвост.

«Тирли-ви-тир-ли-чет-чит-читирли», – защебетал звонко озабоченный самец.

Где-то в стороне ему ответила самка: «Чек-чек».

Старик поднял голову, долго искал птичку, наконец увидел белое с розоватым оттенком брюшко. Еще раз пропев свою звонкую песню, славка стремительно перелетела поляну и спряталась в густых ветвях цветущих деревьев.

Мулла снова погрузился в свои горестные мысли, долго сидел, свесив к коленям голову – дремал с полусомкнутыми глазами. Вдруг за спиной что-то зашевелилось, зашелестели сухие листья. Баки-Хаджи лениво раскрыл глаза – прямо на него, уткнувшись в землю длинным хоботообразным носом, ползла черно-бурая бурозубка, волоча за собой длинный пушистый хвост с кисточкой на конце.

– Куда ползешь, дрянь вонючая? – буркнул старик и потянулся к трости.

Маленький лесной хищник, не моргая, оторвал от земли морду, повел в стороны отвратительными ушами, огрызаясь, показал острые, с красно-бурыми кончиками редкие зубы, издал гортанное «кхе-кхе» и проворно уполз, оставляя после себя противный запах.

Старик, кряхтя, встал, тяжело потянулся.

– Пошли, Цанка, путь еще долгий.

…В густых сумерках дошли до Нуй-Чо. Последние час-полтора Баки-Хаджи еле плелся. Часто останавливался, весь побледнел, тем не менее пытался всячески взбодрить племянника.

Встретили их как дорогих гостей. Собралось все небольшое село. Тут же зарезали черного барашка, заиграла гармонь, собралась немногочисленная молодежь, начиналась вечеринка. Однако Цанка тихонько зашел в предоставленную ему и дяде комнату, решил отдохнуть маленько, прилег и отключился. Его пытались позвать, но, видя сладкий сон юноши, оставили в покое.

На рассвете его будил дядя.

– Цанка, Цанка, вставай. Пора молиться. Ты и вчера без молитвы лег… Вставай, – мягко, с любовью в голосе говорил старик, легонько теребя плечо.

От укусов клопов все тело Цанки зудело.

Выйдя на улицу, он несказанно удивился: прямо в лесу, среди многолетнего толстого бука, стояли жалкие, невзрачные хибары. Они ютились беспорядочно, на большом расстоянии друг от друга, по всему склону горы.

– Здесь на каждом метре бьет родник, у каждого родника построен дом. Если лес срубить, родников не будет. Вот и берегут люди природу, не то что мы, – говорил племяннику Баки-Хаджи. – Они отличаются от нас. Они полностью оторваны от внешнего мира. В этом их счастье и горе. Правда, молодые, раза два побывав на равнине и вкусив легкой жизни, не возвращаются сюда. Поэтому жизнь здесь затухает – молодых мало.

Сразу же после утреннего намаза пошли на рыбалку. Друг Баки-Хаджи, такой же старик, только гораздо подвижнее муллы, сел на корточки возле небольшого водопадика в низовьях горы с маленькой совкообразной сумкой.

Тонкая блестящая форель, пытаясь преодолеть водопад, выпрыгивала из ручья вверх. Старику только и оставалось, что подставлять свою матерчатую сумку. Поймали ровно шесть рыбешек.

– По две на человека, – комментировал его действия стоящий сзади рыбака мулла, – по местным правилам ловить рыбу можно только через день, по очереди каждой семье, и только по одной рыбине на человека. Иначе рыба исчезнет. Вот так они самосохраняются. Для нас – как гостей – сделали исключение, поймали по две рыбы.