Простая история - страница 12

— А знаешь, — сказала она мужу, — из мальчика еще может что-то выйти!

— А как же! — откликнулся Борух-Меир.

Сам он никогда не тревожился насчет своего сына. Стоит ли заниматься предсказаниями? Господь Бог, который заботится обо всех Своих созданиях, позаботится и о Гиршле. Кто знает, что ждет его в будущем? И даже если бы мы знали, то как можно на него повлиять? Цирл, кстати, хотела изменить Гиршла, не понимая, что никого изменить нельзя. Сын в конце концов стал бы делать, что ему захочется, но за ее спиной! Борух-Меир догадывался, что делового человека из сына не получится, и поэтому тем более важно заботиться о его воспитании, не допустить, чтобы в его характере возникла предательская трещинка, которая могла бы повлечь за собой фатальные последствия. Гиршл был бы лучшим раввином, чем коммерсантом, и коль скоро ему суждено стать лавочником, пусть это будет хороший лавочник. Пусть даже рядовой, думал Борух-Меир, — не всем же быть такими, как я. В городе, где полным-полно лавочников, всегда найдется место еще для одного.

Цирл пребывала в отличном расположении духа. Нельзя сказать, что раньше у нее имелись какие-то основания быть недовольной сыном, теперь же она наконец-то разглядела у него коммерческую хватку. Правда, потребовалось несколько лет, чтобы он встал на ноги и можно было бы утверждать, что он твердо стоит на них. Это заметили даже оба приказчика, которые и воспринимали его уже более серьезно. Гецл Штайн, сын городского шойхета, отстраненного за какую-то провинность от должности, считавший до прихода в лавку Гиршла, что все держится на нем, и даже позднее не проявлявший к сыну хозяев особого уважения, изменил тон и стал то и дело советоваться с ним, как и подобает хорошему служащему. Или помощник Гецла — Файвл, который старше и образованней Гецла и постоянно с ним пререкался. Если раньше Файвл вел себя с Гиршлом точно так же, как с Гецлом, то теперь он прислушивался к каждому его слову и обращался к нему, добавляя к его имени слово «хозяин».

Сам Гиршл всего этого не замечал. А осознав перемену, воспринимал ее как нечто само собой разумеющееся. Голова его была занята совершенно другим, и не все, что может показаться странным приказчику, воспринимается как странное хозяином.

Гиршл не был склонен ломать голову над тем, что другие считают странным. Зато его озадачивали такие вещи, которые никому не представлялись странными. Так, однажды в лавку вошла покупательница и попросила что-то ей взвесить. Казалось бы, что тут особенного — продать что-то женщине? Но ведь вы — не Гиршл! «Подумать только, — отметил он для себя, когда та покинула лавку, — я взвесил товар, отдал его женщине, нисколько не интересуясь, красива ли она. А почему? Да потому, что я не допустил эту мысль в свою голову, как не впускаю в нее мысль о Блюме. То, о чем не думаешь, не может тебя привлечь: если не думать о девушке, она не будет для тебя существовать». И, полагая, что Блюмы нет у него и в мыслях, он тем самым вызывал ее образ.

Блюма же сделалась нервной и невеселой. Находясь в плохом настроении, люди обычно стараются уединиться. А куда скрыться горничной — ведь она каждую минуту может понадобиться хозяевам! И как бы ты ни скрывал свое настроение, люди его непременно заметят.

Блюма была прислугой в доме Гурвицев, Гиршл — их сыном. Все, что требовалось от девушки, она выполняла безукоризненно — просто потому, что не умела сидеть сложа руки. Однако если ее две руки принадлежали хозяевам, предоставлявшим ей кров, стол и одежду, то лицо и сердце принадлежали только ей, нравилось это кому или нет! Возможно, что принадлежали они даже и не ей, а Тому, Кто был более велик, чем ее хозяева. Как бы то ни было, Блюма не могла заставить себя казаться счастливой, не будучи ею. Она входила безмолвно, подавала Гиршлу еду, не поднимая на него глаз. Выходила так же безмолвно. Такта у девушки было достаточно.

Гиршл завтракал. Белая скатерть прикрывала половину стола, но он не замечал ни этой половины, ни другой. Перед его глазами была Блюма, которая только что молча вышла из столовой.