Просто любовь - страница 9
— Что случилось, Михаил Никитич?
— Ничего, ничего…
Он снова поднял на неё глаза, вышел из-за письменного стола и взял её за руки. Это испугало её. Она ещё ничего не подумала, но почувствовала — внезапный холод пробежал по её спине до самых ног, — как стынет кожа на лице.
— Мария Павловна, вы всегда были умной, храброй женщиной.
Она не поняла и вопросительно посмотрела на него, слыша нарастающий шум в ушах. Что это такое? Что происходит?
— Что делать, Мария Павловна… Война…
— Что случилось? — спросила она ещё раз не своим, глухим голосом. Её охватил страшный испуг, непонятный, мертвящий страх. Директор обернулся к письменному столу и взял с него какую-то бумажку.
Тогда её словно молнией озарило. Комната вдруг наполнилась ослепительным светом. Она зашаталась и быстро прислонилась к столу, чтобы не упасть.
«Гриша!» — подумала она именно то, что должна была подумать в первую же минуту, когда вошла в кабинет и увидела смущённый и неуверенный взгляд директора.
— Это вам… письмо…
Она взяла его застывшими пальцами. Это было даже не письмо. Обыкновенное извещение. Сколько она их перевидала с начала войны! Только те извещения не ей были адресованы.
Мария развернула листок. Собственно, незачем было и читать, ведь заранее было известно, что там написано. Она машинально пробежала листок глазами.
Да, конечно. Обычная формулировка: капитан Григорий Иванович Чернов пал смертью храбрых в борьбе за свободу и независимость своей родины.
Она бессознательно смяла в пальцах листок. Директор снова взял её за руку.
— Мария Павловна, нужно быть мужественной…
Она улыбнулась, сама не понимая почему.
— Да, да, понимаю.
И затем:
— Можно итти?
Он кивнул головой, и Мария, не прощаясь, вышла. Длинный коридор, красная дорожка. В проходе валялся окурок. Тоже порядки, на этом этаже вообще нельзя курить, а тут ещё окурки бросают. Она наклонилась, подняла окурок и бросила в стоящую в углу плевательницу. Страшно красная дорожка, она лишь сейчас это заметила. Она резала глаза, раздражала. В больнице не должно быть таких ярких цветов. И какой длинный коридор — она машинально стала считать шаги. Десять, двенадцать… А сколько ступенек в лестнице? Двенадцать, тоже двенадцать… Кто это? Ах, да, Раиса. Какое смешное имя: Ра-и-са…
— Что случилось? Зачем он вызывал тебя? — спокойно спросила Раиса, убирая в шкафчик инструменты.
— Ничего…
— Как это ничего?
Раиса обернулась и только сейчас заметила странное выражение на лице Марии.
— Что случилось, Маша?
— Ничего…
— Ну что ты говоришь! Какая-нибудь неприятность?
— Неприятность? — Губы Марии искривились в неприязненной усмешке: можно ли назвать это неприятностью?
— Да, в этом роде…
— Да что такое? Почему ты не скажешь?
Мария вдруг опустилась на стул, словно ей ноги подрезали. Детским, беспомощным голосом она сказала:
— Гриша погиб…
Раиса вскрикнула, и из её глаз сразу полились быстрые, лёгкие слёзы. Она подбежала к подруге.
— Маша, Маша!
Мария отстранила её. Глаза её уставились на коричневый сучок в гладкой паркетине. Как роза. Как нераспустившийся розовый бутон.
— Гриша погиб, — сказала она ещё раз, вслушиваясь в звук собственного голоса. — Гриша погиб, — повторила она громче и ужаснулась тому, что говорит. Ведь это же неправда, это не может быть правдой. Вздор, нелепая ложь, ужасные слова, которых нельзя повторять.
Красный огонёк блеснул на доске нумератора. Раиса вскочила.
— Я пойду!
— Это из моей палаты, — ответила Мария обычным голосом, торопливо обтирая лицо мокрым полотенцем.
В коридоре её встретила санитарка.
— Что там такое?
— Седьмой номер умирает. Очень мучится.
— Седьмой? — Ах, ведь это было уже известно. Врач предупредил, думали, ещё днём умрёт.
Она тихо вошла в палату. Кто это умирает? Гриша? Какая бессмыслица! Гриша не мог умереть. Она подошла к раненому, от которого веяло жаром. Он дышал тяжело, и его пальцы торопливыми однообразными движениями царапали белое одеяло. Мария наклонилась над ним. Глаза были мутны, дыхание со свистом вырывалось через нос. Достаточно было взглянуть — этот человек уже причаливал к иным берегам. Он уже отходил. Впрочем, это предвидели с самого начала — тяжёлая рана в живот, заражение; он был обречён ещё прежде, чем его привезли сюда.