Просто металл - страница 55
Ну, что за народ! У Ивана отлегло от сердца. Пустяк, кажется, а сколько настоящего человеческого понимания и участия в этом пустяке, чуткость какая! Ведь и Карташев мог к нему, к Ивану, не посоветовавшись с Проценко, прийти, и начальника участка никто никогда не упрекнул бы, если бы он старого мастера у себя удержал. Но нет, оба не о себе думали, а друг о друге и о нем, о Иване. И снова потеплело на душе у Ивана.
Понеслись под уклон хлопотливые, полные больших и малых предотъездных забот дни. А накануне отъезда чукотцев, как их называли теперь на участке, и уезжающие и остающиеся собрались в последний раз вместе. Это не было заранее намеченным официальным мероприятием. Не было президиума, предварительно записанных на бумажку речей, регламента и повестки дня. Просто закончился киносеанс, и не успел зажечься в зале свет, как послышались звуки гитары и всем знакомый голос Геннадия выплеснул в темноту первые слова задорной частушки:
Сидевшие рядом с ним чукотцы дружно подхватили:
Генка продолжал:
И — снова дружный хор:
Кто-то, смеясь, стал пробираться поближе к певцам, кто-то, предвкушая веселое продолжение этого импровизированного концерта, снова сел на свое место.
выводил между тем Генка с невозмутимым спокойствием, а кругом подхватывали:
Ойкнула, смеясь и закрывая лицо руками, Катя. А Воронцов, переждав хохот, уже вгонял в краску Сергея и Клаву:
Хохот нарастал, и Генке все труднее было перекричать с трудом утихавший зал.
Теперь уже припев подхватили все:
Иссякли частушки, но никто не расходился. Все вместе спели любимую: «…Меня мое сердце в тревожную даль зовет…»
Были и речи, прощальные и напутственные, тоже с шутками, с взаимными подковырками.
— Слагаю с себя полномочия блюстителя порядка, — ораторствовал Геннадий, — и предлагаю поручить это дело Мише Шемякину. За ним такая сила, что любая колымская шпана спасует.
— Бульдозер, что ли? — задал кто-то явно провокационный вопрос.
Генка моментально отреагировал:
— Нет, Катя. С ней, будь уверен, и на участке спокойно будет, и мужу прямая выгода. На общественном поприще кулаками намашется — дома рукам воли давать не будет.
— А ты пробовал?
— Нет, мы с Просветовой в разных весовых категориях. Я в весе мухи, она — слона, — не растерялся Воронцов.
— Так ты бы с нею в работе схватился! — крикнул Вася Копытко.
— Опять, же не могу, у нас разный профиль. В пересчете на проценты, пожалуйста.
— Ого! Смелый какой!
— Попробуй!
— И попробую! Как, попробуем, ребята, колымчан остающихся в отстающие преобразовать? — обратился он к своим.
Вскочила Клава.
— А что? Давайте, и в самом деле соревноваться. Кто кого? Участок колымский и участок чукотский…
— О-го-го-го-го-го!
— Куда вам?!
— Кишка тонка!
— А вот давайте, попробуем!
— Сла-ба-ки! Сла-ба-ки! Сла-ба-ки! — начали скандировать в одном углу.
А утром была дорога. Змеясь, текла под колеса тысячекилометровая Колымская трасса, убегали назад худенькие, уже сбросившие хвою озябшие лиственницы. Лениво поворачивался боком поторопившийся надеть зимнюю шапку величавый Морджот — этот колымский Казбек. К нему прицепилось, словно торчащий седой локон, небольшое облачко.
Кто-то продекламировал:
— Не умчалась, — с сожалением констатировал Карташев. — Прикрыло Морджот облачком — значит, быть непогоде…
Но то ли не сработал на этот раз испытанный колымский барометр, то ли автобус успел ускользнуть от надвигающегося ненастья за Яблоновый перевал, но почти до самого Магадана нещедрое северное солнце заглядывало в его окна то с одной, то с другой стороны, словно это и не трасса петляла в сопках, а разрезвившееся светило скакало с места на место, провожая чукотцев-добровольцев в дальний путь.