Просторный человек - страница 10
— О статье скажите, которую сняли… И о том, как заведующий отделом настаивал… — подоспел тот.
Поликарпыч потупился.
— Что ж, статью заказывал я, — выдавил он и заметно рассердился. — Автор — человек знающий. Статья хорошая, хотя в связи с новым направлением газеты не подходит.
— Хватит выгораживать! — сорвался на крик все тот же «зам.».
И тогда Котельников осадил его с достоинством:
— Прошу на меня не кричать. — И сел. И, уже сидя, добавил, мягко обращаясь к собранию: — Вот и все, пожалуй.
Наступила растерянная пауза. Он конечно же смешал карты. Во мне, поскольку я не умею довольствоваться тем, что есть, его речь не вызвала восторга. Но Коля Птичкин кивнул мне одобрительно, некоторое смятение в стане «новых» очертило масштабы. Да, да, он не вбежал картинно на баррикаду, не поднял руку, призывая к справедливости и одновременно подставляя грудь под пулю. Но он по другую сторону баррикады совершил свой маленький подвиг, бросив винтовку при виде безоружных. Ему не простят этого.
И не простили.
Но почему он оказался по другую сторону?! Впрочем, надо быть справедливой.
Я не была уверена, но мне чудилась и моя причастность к происшедшему. И показалось неблагодарным уйти, не пожав ему руки. Он снова осветился ласково. И вызвался проводить до дому.
Мы шли по улице на расстоянии, как дети, хотя всем, по-моему, было ясно, что мы вместе и что нас уже обвело кругом, и осенило то прекрасное и таинственное, что приходит к людям иногда — не часто, гораздо реже, чем нам порою представляется.
Мы потоптались у подъезда — это я вспоминала, убрано ли в квартире. Он явно ждал, а когда я вспомнила, сделал вид, что и не рассчитывал на такую честь.
В комнате сразу уставился на фотографию Кирки.
— Кто это?
— Мой сын.
— Сын?
— А почему бы нет?
— Я не знал… то есть я не думал, что у вас…
— Кофе хотите? Или чаю?
— Все равно, — выдохнул он. И лицо его выразило смятение. Расстроился. Господи, до чего мил!
Мы сидели на кухне, и он рассказывал о себе, с наивной доверчивостью полагая, что мне это интересно. Хм! «Полагая»! Конечно же интересно! И то, ч т о говорил, и то — к а к.
Он был тихим деревенским пареньком, и отец его был тихим, а вот мать — энергичная, языкастая, румяная. Она и сейчас — бойкая старуха.
И было видно, что он любит эту бойкую старуху.
— А отец?
— Погиб на войне. Он нам такие письма с фронта присылал — мне и брату…
Человек поник. И опять же было видно, что тихого отца он любил не меньше.
Дальше последовала слегка беллетризованная биография: школа, которую он любил как источник знаний, книги, которые любил за то же, учитель (не буду повторяться), и вот, несмотря на тихость, был замечен, выделен из общей массы, горячо рекомендован в институт…
И там — сначала было трудно («общей культуры не хватало, ведь в городе — знаете как — и воздух насыщен информацией»), а потом пошел, пошел, потащил этот воз на широких своих плечах — даже аспирантуру предложили.
— Ну и?
— Работать надо было. Матери помогать… — и запнулся.
— А еще что?
— …ничего… — и покраснел.
— Что-то вы скрываете, любезный Василий Поликарпыч!
Я опять взяла этот чуть покровительственный тон — так мне было легче, — уж больно нравился мне этот буйвольский мужичок, умеющий краснеть.
На мое незамысловатое кокетство последовала неожиданная реакция: человек выпрямился, поиграл широкими челюстями, прямо глянул посветлевшими глазами и выпалил:
— А еще к тому времени я женился, и у меня появилась дочка.
Он, наверное, полагал, что я должна упасть в обморок или заплакать. Или указать ему на дверь. Да, да, он думал о двери. Поэтому мой смех показался ему неуместным и рассердил. И расстроил. И все эти чувства доверчиво вышли на его лицо. И пробыли там довольно долго. Потом он отозвал их куда-то вглубь, встал с табуретки и закурил.
— Я не всегда, Анна Сергевна, понимаю вас…
— Ну и прекрасно. А то было бы скучно.
— Мне бы не было.
Господи, да он все всерьез! И требует в ответ того же. А на меня нашло-наехало.
— Так вы, стало быть, женатый человек? Где же ваша жена? Как ее зовут?
Он сморщился от бестактности, но поставить меня на место не решился.