Пространство библиотеки: Библиотечная симфония - страница 2

Интуитивно я понимаю, что существует некое таинство рождения библиотекаря внутри человеческой личности. Мне это всегда представлялось нормальным и естественным: специалист прежде всего обязан чувствовать себя личностью, а затем уже профессионалом. Следовательно, библиотекарь не подчиняет в себе человека, напротив, всякое библиотечное знание существует внутри личности, в отвоёванном ею для себя пространстве свободного самовыражения.

Для меня как человека и специалиста главное — всегда оставаться самим собой, и это налагает печать на всё, чтобы ни делал и чтобы ни писал. Но только при одном условии: речь должна идти о предмете, «моя» связь с которым не подлежит сомнению. Тогда это «я» выполняет пассивную функцию, спокойно соизмеряя и соотнося избранную тему со мной. Хочу надеяться, что сказанное в какой-то мере объясняет, почему многие годы меня, библиотекаря, занимает проблема, которую по аналогии с «высоким искусством» я склонен называть «высоким профессионализмом».

Библиотечная профессия в России XX века, к великому сожалению, принадлежала к той разновидности профессиональной деятельности, которая не успела сказать своего слова до 1917 г. и которую непосредственно после 1917 г. почти никто уже не умел слушать; деятельности, задавленной сперва войной, революцией, потом идеологией. Она, собственно, оказалась разновидностью умственного труда без преемственности, без поколения. Почему так получилось? Думаю, что многие, и я в том числе, верили, что советское время пришло надолго. Человек мог быть счастлив или несчастен, но в глубине души он понимал необратимость того, что произошло. В такой атмосфере одни играли роль интеллектуалов, другие — интеллигентов, а третьи решили оставаться дилетантами. В поисках своего места в жизни часть из них пришла в библиотеки и занималась библиотечной работой. И всё-таки это были не худшие времена для нашей профессии.

Основное отличие современных библиотекарей и библиографов от их предшественников начала XX века видится мне в том, что сегодня использование документальной информации в библиотеке носит функциональный характер. Любая книга или периодическое издание воспринимается нами как часть некоего общего процесса: формирования фонда, библиографирования, поиска, обслуживания. Поэтому библиотечно-библиографическая деятельность перестала быть описанием только конкретного текста, рассматриваемого изолированно, вне функциональной связи с другими текстами. Она усложняется и становится искусством описания, носящим системный характер. И если мы с этим согласны, то очевидно, что такое искусство формируется на основе не только профессионального, но и собственного жизненного опыта библиотечного работника…

Был и биографический импульс к написанию настоящей книги. Пожар в феврале 1988 г. в Библиотеке Академии наук СССР (БАН), восстановительные работы, возбуждение уголовного дела по ложному обвинению в продаже библиотечных книг за границу — всё происшедшее казалось нереальным, выбивало почву из-под ног, оставило глубокий след во мне, не давало покоя, мешало жить, возникла очевидная потребность освободиться от того, что накопилось, переработать и выразить в документальной форме. Так в 1996 г. появился «Библиотечный синдром»[4]. Дальше — больше. Публикация книги и рецензии на неё послужили толчком к осмыслению отечественной библиотечной истории, а затем и желанию разобраться, почему же так сложилась судьба моей многострадальной библиотеки[5]?

Мысль о личной ответственности за всё, что происходит в библиотечном мире, мысль о своей причастности возникла, видимо, задолго до моей работы в БАН. Именно теперь, отдаляясь всё больше и больше от библиотеки в классическом её представлении, мы начинаем понимать, чем она для нас была и чего мы лишимся. Судьба библиотеки всё отчётливей ставит вопрос: а что будет потом? Парадокс — утрата традиционной библиотеки есть в то же самое время осознание её необходимости обществу.

Данная книга ни в коей мере не претендует на завершение библиотечной трилогии, поскольку в моих сочинениях нет сюжетного единства, нет единого состава персонажей. Рождается скорее триптих. Все три работы объединены только единством темы, рассматриваемой в разных аспектах: в социологическом, историческом и искусствоведческом. Это не попытка написать теоретический труд по библиотековедению и библиографоведению. Я убеждён, что комплексная библиотечная наука, при наличии необходимых предпосылок, вырастает из себя самой, изнутри. Её нельзя создать «кооперативными» методами, используя социологию, литературоведение, лингвистику, информатику. Другие науки её сами за нас не создадут, но она, формируясь изнутри, соприкасается с ними и крепнет.