Пространство библиотеки: Библиотечная симфония - страница 21
[54] (P. 385).
Ла Рю предложил рассматривать библиотековедение как науку о «серендипности»[55]. Я бы предложил другой перевод этого термина — «интуитивное озарение». «Мы удивительно легко забываем, — заключает он, — что… библиотеки воистину являются коллективной памятью человечества. И как таковые, они есть источник всех будущих открытий. Именно поэтому мы должны сделать доступной всю собранную нами информацию с тем, чтобы с ней можно было легко обращаться. Мы также должны отдавать себе отчёт относительно совершенствующихся технологий, которые не только сделают возможным сортировку заранее подготовленных сведений, но также будут иметь в конечном итоге порождение нового рода информации.
Чтобы помочь людям найти «то, не знаю, что», нам нужен новый подход к определению, что есть библиотековедение. Я скромно предлагаю: Наука Интуитивного Озарения» (P. 389).
Рассуждая о пространстве библиотеки, имеет смысл поговорить и о времени. Как будет строиться синтаксис в библиотеке будущего, как на выбор схем повлияет время? В самом деле, нам всегда хочется знать, когда и как зародились и развивались во времени новые идеи и формы библиотечной жизни, свидетелями расцвета которых были наши предшественники. Нам хочется рассматривать некий период времени как залог, скрытое обещание того, что обязательно исполнится в будущем. С этой целью учёные с особой тщательностью выискивают ростки нового в старом, строят гипотезы, иногда искусственные. Вместе с тем, в поисках новых форм мы как-то забываем, что в истории, как и в природе, умирание и зарождение следуют друг за другом. Старое умирает в то же время и на той же почве, где новое зарождается[56]. Есть жизнь, есть материал для воспоминаний, и наступает время, когда подводятся итоги и мы думаем о будущем. Ощущение времени даёт возможность человеку остановиться, почувствовать своё отношение к прошлому, показать заинтересованность или безразличие к тем или иным событиям, фактам, людям. В каком-то смысле книга в библиотечном пространстве останавливает время и концентрирует внимание личности на самой себе, способствует процессу самопознания.
Утверждая, что человек есть не субъект воспитания, а субъект развития, М.К. Мамардашвили в лекциях о М. Прусте говорил следующее. Существует мнение, что людей можно якобы воспитывать, если окружить их самыми великими и благородными мыслями человечества, выбитыми на скалах, изображёнными на стенах домов в виде изречений, чтобы, куда человек ни посмотрел, всюду его взгляд наталкивался бы на них, и он тем самым формировался. Беда в том, продолжал М.К. Мамардашвили, что мы и к книгам часто относимся таким образом. А перенести из книги великие мысли в другого человека нельзя. Книга — неотъемлемая часть жизни человека не в том смысле, что иногда на досуге мы читаем, а втом, что нечто фундаментальное происходит с нами, когда акт чтения вплетён в совокупность наших жизненных представлений и формирует понятную нам мысль[57].
Библиотека как метатекст даёт нам компрессию времени, она «сжимает» его. То время, для прохождения которого требуется несколько десятилетий, библиотека представляет в свёрнутом формате. На метатекст нанесены многие слои текстов, и, чтобы быть воспринятыми, они должны возвращаться к жизни. Сжатое время в метатексте делает библиотеку вечным настоящим[58].
«Попробуйте почувствовать этот чужой, будущий, ретроспективный трепет, — рассуждает В. Набоков в одном из лучших своих произведений — романе «Дар», — вообще хорошо бы покончить с нашим варварским восприятием времени, особенно, по-моему, мило, когда заходит речь о том, что земля через триллион лет остынет, и всё исчезнет, если заблаговременно не будут переведены наши типографии на соседнюю звезду… Наше превратное чувство времени, как некоего роста, есть следствие нашей конечности, которая, всегда находясь на уровне настоящего, подразумевает его постоянное повышение между водяной бездной прошедшего и воздушной бездной будущего. Бытие, таким образом, определяется для нас как вечная переработка будущего в прошедшее… При этих обстоятельствах, попытка постижения мира сводится к попытке постичь то, что мы сами создали, как непостижимое… Наиболее для меня заманчивое мнение, — что времени нет, что всё есть некое настоящее, которое как сияние находится вне нашей слепоты…»