Пространство памяти - страница 10

Однажды он случайно услышал, как Бонни говорила Дженин: «Убежать из дому! На самом деле это ведь значит: убежать к людям. Понимаешь?»

— Я бе-гу к лю-дям! — произнес он в такт своим шагам.

Он понимал, что надо бы ему домой, в постель, а он вот бежит по пустым улицам. Через час, через десять минут, в любую секунду он почувствует, что больше не может двигаться, и скажет себе: «Что я здесь делаю? Я, верно, спятил!» И поползет потихоньку домой.

В ТИШИНУ ОТ ЛЮДЕЙ,

В ТИШИНУ, —

пел ансамбль.

«Заброшен в тишину», — прошелестел голос Бонни. Только голос принадлежал ей — слова были его. Хотя Бонни куда-то исчезла сразу же после смерти Дженин, отзвуки ее слов, ее мыслей не оставляли Джонни, изменяя речи людей, а порой и реальность.

Он свернул на незнакомую улицу — сначала шли приличные магазины с освещенными витринами, но постепенно их заменили лавки поменьше и победнее; они гораздо больше соответствовали настроению Джонни, который чувствовал себя вконец измученным, грязным, больным. Спазмы тошноты волнами подступали к горлу, то и дело приходилось останавливаться, прислоняться лбом к прохладному стеклу ближайшей витрины и выжидать, пока тошнота наконец не отступит.

Бонни была лучшей подругой Дженин; даже когда Дарты переехали в Колвилл, они не потеряли связь, навещали друг друга после школы, а в праздники приезжали погостить. В девять лет, когда Джонни как раз перешел в новую школу, он начал вместе с Дженин выступать в рекламной передаче по телевизору, что сразу сделало его весьма заметной фигурой. Прежние друзья остались на другом конце города, и чуть не целый год, вместо того чтобы играть с товарищами после уроков, он таскался за старшей сестрой и ее подружкой по муниципальному заповеднику, со скал которого открывался вид на море. Заповедник назывался «Скалы над морем». Если Бонни была пифией, придумывавшей всякие истории и имена, то Дженин была режиссером, превратившим весь заповедник в сцену, на которой они разыгрывали разнообразные приключения.

Начинали они неизменно с одного. Вылезали под знаком «Опасно!» за цепь, ограждавшую тропу, и спускались по склону, пока не ступали на выступ, узкий, как коньковый брус на крыше. Крутой каменистый склон круто обрывался вниз, к острым скалам - вокруг ничего, кроме неба, чаек под ногами и моря, бесконечно вздыхающего и негодующего внизу. Лишь пробежав по выступу скалы, они начинали свои ритуальные игры. Влезали на деревья — всегда в определенной последовательности и в определенном порядке. Качались над ручьем на веревке, привязанной к ветке высокой ивы. Придумывали заклинания, пароли и тайные имена друг для друга.

Тошнота немного отступила. Джонни зашагал дальше, продолжая прислушиваться к давнему шуму прибоя. В отсветах города он различал полосы своего потрепанного блейзера, купленного на церковной распродаже в городском сквере. Красные полосы казались черными, черные выглядели еще чернее, а желтые мертвенно мерцали. Бумажник все еще был при нем — правда, на что там позариться? Хоть Джонни и сказал Рут Бенедикте, что денег у него навалом, на самом деле у него ничего не осталось, во всяком случае при себе. В бумажнике лежала книжка на почтовый вклад[3], билет в клуб звукозаписи — и всё. В нагрудном кармане блейзера — только гребешок.

Когда-то Джонни безумно хотелось походить на Дженин и Бонни, быть втайне совсем иным — неистовым, необузданным, сильным, совсем другим, чем он был в повседневной жизни. («Ты кто такой?» — злобно кричали ему школьные враги. Это был не вопрос, да он и не смог бы им ничего ответить.) Играя с Дженин и Бонни, он требовал, чтобы его называли Оборотнем, Человеком-волком.

Девочки помалкивали, искоса следя за ним из-под растрепанных волос — у Дженин они были белые, как пух одуванчика, а у Бонни - желтовато-коричневые, какими порой бывают цветки жимолости. И кожа того же оттенка. Джонни никогда не встречал никого с таким цветом волос и кожи. Впрочем, это объяснялось тем, что в жилах ее, как выражалась мать, текла «смешанная кровь». Миссис Дарт никак не могла понять, почему супруги Бенедикта взяли на воспитание девочек, которые так не походили на них.