Простые смертные [СИ] - страница 20

Энни рассматривала корсет, словно увидела его впервые. Снейпу показалось, что она и в самом деле не помнит, как упаковывала его в эту трубу, но…

Возможно, это была не она?

Или она, но настолько другая, что для нее не существует различий.

«Шизофрения», — сказало подсознание. Острое и опасное как бритва слово, и Снейп, не зная его значения, не сомневался, что оно правильное. Только им можно было объяснить осколки, наклеенные на обратную сторону корсета. Битое стекло, слишком грубое, чтобы нанести настоящие раны, и слишком прочное, чтобы причинять боль и, несомненно, оставить следы и шрамы на коже. Отшлифованное битое стекло. Ювелирная работа сумасшедшего палача.

Снейп не понимал, почему еще не бьется в истерике, не бьет Энни, не пытается сопротивляться и сбежать. Потому ли, что его опять опоили чем-то, или потому, что у него и без этого не осталось сил, или потому, что он сознавал: не сопротивляйся, будет хуже. Энни ставила над ним какой-то адский эксперимент — над его телом и разумом одновременно.

«Или она сама — чей-то адский эксперимент».

Снейп поднял руку и коснулся шеи. Отшлифованные осколки оставили сильные рубцы, вмятины, истекающие сукровицей и, возможно, кровью, но сейчас, освобожденный, Снейп словно бы приходил в себя. Энни могла намазать осколки чем-то ядовитым… Зельем? Было больно, но не так, как раньше — до рези, будто он проглотил это стекло, а так, как бывает больно перед тем, как начать заживать. Как будто лопнул давно мучивший нарыв.

Но это издевательство не объясняло, почему он не мог говорить, и он все еще не мог как следует шевелить головой.

— Тс-с… тихо.

Энни швырнула корсет на пол и снова легла рядом с ним, обняла его за плечи, предусмотрительно не касаясь израненной шеи. Подождала, пока он немного придет в себя, потом потянулась к нему губами.

Снейп все равно не смог бы ответить, даже если бы хотел. Похоже, что закованная в тиски шея слушалась его еще хуже, чем тело, и рот невозможно было открыть более чем на полдюйма. Энни, пыхтя, просунула ему в рот язык и попыталась вовлечь в поцелуй, но Снейп только задергался — от неудобства. Ему стало окончательно все равно, что с ним делают.

Энни так придавила его, что единственным желанием осталось — вздохнуть, и желательно — свежего воздуха. Теперь у Снейпа не было никаких сомнений, что она легко могла дотащить его до этого дома откуда угодно — Энни вцепилась в его плечи с такой силой, что руки потеряли способность двигаться, причем в теле Энни не чувствовалось напряжения. И опять пришло на память странное — невероятная сила сумасшедших. Было ли это как-то подтверждено до него, Снейп не знал, но сам готов был присягнуть, если понадобится.

Но долго Энни не продержалась. Она вдруг встала, ни слова не говоря и вообще никоим образом не проявляя какого-либо влечения к своей жертве, так же молча подобрала свое платье, накинула его на себя, поправила рыжие лохмы и вышла из комнаты.

Ручка на этой двери была, и она тихо щелкнула, но замок не закрылся, дверь с тихим скрипом поехала назад. Из коридора доносилось шуршание, потом все стихло.

Время шло. С улицы были слышны только приглушенные редкие голоса животных и кудахтанье вездесущих кур. Потом зажурчала вода, а чуть погодя на весь дом разнесся низкий, утробный крик. Снейп сделал определенные выводы и пожалел, что упустил возможность в очередной раз попытаться сбежать, пока Энни мастурбировала в ванной. Он лежал, ощупывал шею, гадая, зачем Энни надевала на него корсет с шлифованными стеклами, и отчего ему так трудно говорить. Никакой связи между рубцами от стекол и болью в самом горле он не выявил.

Потом послышались шаги, и Снейп даже смог чуть-чуть приподнять голову. Энни не обратила на это никакого внимания. Она была в сером немарком платье, волосы — ее собственные, сероватые и ничуть не чище, чем у него самого — собраны и заколоты под платок, и больше всего она напоминала строгую воспитательницу какого-нибудь церковного приюта столетней давности.

— Северус, — торжественно сказала она, — я в вас ошибалась.

Это могло быть таким ожидаемым началом конца.