Противоядия - страница 22

Но речь—это еще не все; театр—это история, съедающая саму себя и возобновляющаяся каждый вечер, в то же время это история, разворачивающаяся на глазах у людей. Театр — искусство столь же зрительное, сколь и звучащее. Он не исчерпывается чередой образов, как кино, а предстает целостным сооружением, движущейся архитектурой сценических образов.

В театре позволено все: в нем можно не только играть роль, но и материализовать тревогу, внутренние фантомы. В театре не только разрешается, но и рекомендуется оживлять второстепенные предметы, декорации, конкретизировать символы.

Точно так же, как речь продолжается в жестах, игре, пантомиме, которые, лишь только она исчерпает свои возможности, приходят ей на смену, она может находить подкрепление и в материальном наполнении сцены. Использование аксессуаров — еще одна проблема театра (об этом говорил Арто[24]).

Когда говорится, что театр должен быть только социальным, то разве не подразумевается на деле, в том или ином смысле, политический театр? Социальный— это одно; «социалистический», «марксистский», «фашистский»—другое: выражение недостаточного сознания; чем больше я смотрю пьесы Брехта, тем больше

укрепляюсь во мнении, что ему неподвластно чувство времени, его же времени. Его человеку как бы недостает одного из измерений, его эпоха сфальсифицирована той же идеологией, которая сужает поле его видения; этот дефект присущ всем идеологам и всем людям, ограниченным собственным фанатизмом.

Конечно, можно быть общественным существом и помимо собственной воли, поскольку все мы проживаем в определенном историческом контексте, все принадлежим определенному моменту в истории— который, однако, не поглощает нас без остатка; напротив, он выражает и содержит только наименее существенную часть нашего самосознания.

Я веду речь об определенной технике, о языке театра, присущем ему одному. Содержание — пусть это будет социальная проблематика—может присутствовать внутри этого языка, содержания и проблематики театра. Объективность порой достигается через субъективность. Частное подразумевает общее, общество же — определенно объективная данность; при этом я воспринимаю социальное, вернее, историческое выражение времени, в котором нам довелось существовать, как естественное содержание самого произведения искусства (пусть только через язык — но и он всегда историчен, повязан со своим временем, чего никто не станет отрицать) — хотим мы этого или нет, сознательно идем на это или так выходит помимо нашей воли,— причем время приобретает здесь более непосредственное, более живое выражение, нежели при нарочитой идеологизации.

Кстати, временное не перечит вневременному и всеобщему; напротив, оно готово признать свое поражение.

Существуют совершенно вневременные, внеисторические состояния души, интуитивные прозрения. Пробуждаясь благословенным утром не только от ночного сна, но и от привычного затмения ума, внезапно осознавая самый факт собственного существования и присутствия всего окружающего мира, я с изумлением гляжу по сторонам, на знакомые как будто предметы, и меня охватывает удивление перед бытием—интутивное состояние, знакомое любому человеку любой эпохи. Это состояние души выражают примерно одними и теми же словами поэты, мистики, философы,

чувствующие то же, что и я, то же, что чувствуют все до одного люди, если только не мертвы их души и не ослеплены политикой глаза; это состояние души, именно это, было знакомо человеку и античных времен, и средневековья, и любого века более близкой нам истории. В это неповторимое мгновение встречаются и утрачивают различия между собой сапожник и философ, «раб» и «хозяин», священник и невежда.

Историческое и антиисторическое сливаются также и в поэзии, и в живописи. Образ причесывающейся женщины на персидских миниатюрах почти не отличается от того же образа на греческих и этрусских стелах, на египетских фресках; Ренуару, Мане, живописцам XVII и XVIII веков не было нужды изучать живопись других эпох, чтобы найти и выразить одно и то же чувство, возникающее при созерцании вечного чувственного образа. Речь здесь, как и в первом примере, идет о неизменности эмоционального восприятия. Изобразительные средства, передающие этот образ, могут быть различающимися в разные эпохи (иногда лишь немного). Однако это «различие», определенно вторичное, является лишь выразительным подкреплением постоянства. Нет недостатка в примерах, доказывающих соединение, слияние временного (или «историчного» — воспользуемся модным словечком) и вневременного, всеобщего, надисторичного, необходимость одного для другого.