Проводник в бездну - страница 2
Какие задушевные песни пелись! Эхо далеко разносило их.
— Косари поют, — говорили в Таранивке.
Бывало, и работу приостановит молодица, очарованная, постоит на подворье, и вдруг слетит с её улыбчивых губ:
— Косари поехали, — и вздохнёт мечтательно.
Косарь! Почётное это звание на селе. Мать хвалится сыном:
— Скоро мой косарём будет!
Отец сдержаннее:
— Как Иван? Ничего Иван. Уже косарь.
И как сладко произносить отцу эти небудничные слова: «Уже косарь».
Только сельский житель может понять эту музыку сенокоса, когда десятка два косарей возьмут в руки сверкающие в утренних лучах косы, взмахнут ими, и разольётся по лугам: шу-шу, шу-шу, шу-шу…
Но самый большой праздник для косаря, когда заметит в степи знакомую косынку.
— Иван, твоя уже обед несёт. А моя, видать, заблудилась…
Иванова, разрумяненная, веселоглазая, развяжет узелок, и такая вкуснота разнесётся по сенокосу! Довольный косарь заработает ложкой, а его Марина на свеженьком сене сидит, подобрав под себя загорелые ноги, и влюблёнными глазами смотрит не насмотрится на своего косаря и мужа.
— Спасибо, Марина…
Скрипнула старчески калитка. Гриша выглянул в окно.
— Кто там? — спросила мать, не поднимая головы. Она сидела всё так же у припечка на табуретке, латая старый мешок.
— Оля идёт! — обрадовался Гриша.
— Какая Оля?
На полу зашевелилась бабуся, прошамкала:
— Я и то узнала — пионервожатая Гришина, Ольга. Теперь её почтальоном поставили.
С тех пор, как началась война, слово «почтальон» стало чуть ли не самым главным, желаемым и тревожным. В селе почтальона ждали каждый день…
Мать нервно комкала мешок, а бабуся даже остановила прялку.
Девушка долго гремела щеколдой на двери.
— Выйди, Гриша, — кивнула мать. — Чего она там возится…
Не успел мальчишка соскочить с лавки, как дверь, жалобно скрипнув, отворилась.
— Здравствуйте, — тихо произнесла Оля и остановилась у порога, не решаясь шагнуть дальше.
Все насторожённо смотрели на девушку и не узнавали её. Всегда весёлая, улыбчивая, сейчас она стояла бледная, глаза отводила.
— Проходи, голубка, проходи, — отозвалась бабуся. — Чего ж это ты, будто нищая, у порога? Иди, посиди на лавке. А то небось набегалась? Пускай ноги для дороги, а в хате просим садиться.
Девушка как-то неуверенно сделала шаг-второй, осторожно присела на лавку, словно лавка была шаткой и ломкой.
«Чего это она такая?» — удивился Гриша.
Бабуся положила моток пряжи на пол, привстала.
— Уж не захворала ли ты, детка? Как с креста снятая…
Оля покачала головой, отвернулась к окну. И это молчание встревожило Гришу.
Она, казалось, целую вечность копалась в своей большой сумке, шелестела бумагами. Наконец нашла, подала матери.
— Вот… возьмите…
И так посмотрела на неё, будто сказала: «Но я, тётенька, не виновата в том, что там написано».
Мать встала с табуретки, взяла казённую бумажку, без конверта. Рука её мелко дрожала.
Бабуся, босая, встревоженная, поковыляла к Марине.
— Ну, читай уже… Чего ж ты…
Мать никак не решалась взглянуть на бумажку, которая дрожала в её руках. Но вот всё-таки собралась с духом, скользнула взглядом по казённым печатным строчкам, где было два окошка: одно для фамилии — кому посылают письмо, второе — про кого пишут. Стояли две фамилии: её — Мовчан, и его — Мовчан. Когда увидела во втором оконце слово «Мовчан», крикнула, словно ночная птица, и сразу обмякла, села на пол. Листик с напечатанными буквами отлетел к припечку.
Оля метнулась к шкафчику с посудой, схватила кувшин, набрала в него воды, опустилась на колени возле Гришиной матери.
Зубы застучали о кувшин. Мать тихо застонала, открыла глаза, едва слышно произнесла:
— Гриша! Где Гриша?
У мальчишки мурашки побежали по спине.
— Я здесь, мама.
— Где ты, Гриша?
— Я здесь, мама.
Она снова закрыла глаза, задёргалась, шевельнула губами:
— Сиротки вы мои.
Сиротки? Почему сиротки? Может, послышалось ему?
Оля трясла Гришину мать за плечи, шептала:
— Хватит, ну хватит, тётенька… Не у вас одних. Вон и соседу нашему… А может, это ещё и не так. И ошибочно присылают…
— Свят, свят, свят, — прошептала бабуся и, держась за припечек, вернулась к прялке.
Гриша слышал — приносила Оля похоронки некоторым. Но разве можно принести такое в их хату? Разве можно представить своего отца убитым? Гриша кинулся к бабусе.