Проводник в бездну - страница 26
— Боюсь, — зачем-то коснулся шеи длинными, как у отца, узловатыми пальцами Мыколай. — У меня одна голова. А Кирилл говорил: несдобровать тому, кто… Это те, лесовики, передавали будто бы…
— Пугают, — перебил Поликарп. — Под-думаешь. Антон бороду отпустил. Испугались мы его бороды..-
Не на таких наскочили, товаришочки… Хе-хе. Чтоб Крым, Рим и медные трубы пройти да попасть чертям в зубы…
Приймак помолчал, прищурил глаз, потом вдруг кивнул на Мыкифора:
— Ты гляди мне — не распоганивай брата своего!
Мыколай прыснул:
— Это вы про Мыкифора? Кто кого только распоганит…
— Ну, хватит! — стукнул ладонью по столу старый. — Пошли перепрячем добро. Чего ты так вытаращился на меня, Мыколай? Говорю — надёжней надо перепрятать! Всё! Завтра пойдёшь в Чернобаевку, расскажешь: шастают по лесам всякие недобитки, новой законной власти угрожают… Может, облаву того… Выловят тех, с кубиками… Ну всё, пошли! Мы быстренько: раз-раз — и ваших нет. Айда!
Но всё же пришлось повозиться долго, ведь немало добра всякого натаскали Налыгачи. Часть спрятали в огороде, в старой яме из-под картошки, кое-что рассовали по углам в сенях, в сараях, в погребе. Лишь в полночь они сошлись в хате. Поликарп внёс алое знамя, кинул на лавку. Федора взяла полотнище, примерила к своему короткому торсу.
— Сроду в шелках не ходила, а под старость… Хорошая кофта будет.
— Ты что, белены объелась! — выругался старый. — Да нам за знамя советского полка освободители… Правда, Мыколай? Озо-ло-тят! Знаешь, как у них знамя ценится!
Мыколай хмурился, тяжело поворачивая голову на бычьей шее, крутил цигарку.
— Правда-то оно правда…
Поликарп презрительно махнул рукой:
— Бородатых испугался?.. Да они побоятся нос высунуть из леса! Минуло их царство!
Мыколай затянулся дымом, повёл белками покрасневших от самогона глаз.
— Это вы, тату, зря такое говорите. Не очень они и боятся. Вон оберу врезали, а в Лемешивце на комендатуру напали. Разве не знаете?
— Не будь, Мыколай, тем, кто имеет куцый хвост.
— Если вы, тату, такой отважный да смелый, то чего трётесь-мнётесь? Надо было уже давно отнести. Свирид Вакумович подсказал бы, к кому лучше со знаменем подкатиться, чтобы больше за него выторговать.
Поликарп деланно вздохнул:
— Туды к чёртовой матеря! «Свирид подсказал бы». Дурной ты, Мыколай, как семь пудов дыма. Здоровьем тебя бог не обидел. Вон шея, хоть ободы гни. Да кулачищем можешь быка убить. А вот ума не дал всевышний.
— Ум — он по наследству передаётся, тату.
— Тату, тату! — закипел Приймак, пропустив мимо ушей ехидное замечание сына. — Я и без твоего Свирида дорогу найду! А то ещё себе припишет… Я его, шельму, знаю, ещё с позапрошлых времён помню. За копейку отца родного продаст.
Но Мыколай не унимался:
— Зря вы, тату. Для них знамя — честь солдатская. Нет знамени — нет полка.
— Это, видать, о тебе сказали люди: дурак дураком. Да ты своей дурной головой подумай: с кого буду иметь большую выгоду? Представь, если я этому красавцу обер-лейтенанту знамя продам или даже полковнику, а то и генералу? Кто больше даст? А? Ну всё. Хватит! Тебе, Мыколай, рано вставать… Мыкифор, ты у нас останешься ночевать или домой пойдёшь?
— Да заночую…
— Ясно. Федора, где наше корыто?
— Вон где, под печкой. Зачем тебе?
— Тащи сюда, морока! Сказано: большая Федора, да дура.
— Кто это такое сказал? — обиделась Федора.
— Все говорят… А ну, морока, скорее тащи! Ещё рассусоливает!
Федора, сбитая с толку неожиданным распоряжением, вытащила почерневшее деревянное корыто, расколотое с одной стороны и выщербленное с другой. Корыто было заполнено всяким домашним тряпьём. Старый дёрнул корыто к себе, разгрёб грязное тряпьё, метнулся, схватил со стола знамя и, скомкав его, засунул на самое дно.
— Тут же найдут! — испугалась Федора.
— Да кто в твои пелёнки-простыненки полезет…
Разогнав семью по лежанкам спать, Поликарп задул керосиновую лампу, потом сам бухнулся на кровать, вздыхая:
— Охе-хе-хе, жить плохо, а если подумать, то с умом можно… Так, так, так…
Федора, засыпая, промямлила:
— Долго ли ты будешь бубнить, тактакать? Спать пора!
— А ты, морока, цыть! И когда уже ты выспишься? И когда уже ты вылежишься? И так чуть не лопнешь. — Помолчал, потом кинул в темноту: — Что, давно кулаков не пробовала?