Проводы - страница 4

— Ну, Яков Моисеевич, давай не будем спорить. — Лавров начал выбивать пальцами дробь по столу. Всем в комбинате был известен этот признак наступающего раздражения. — Как это у нас в песне поется? «Молодым у нас всегда дорога, старикам у нас везде почет». Надо же растить новые кадры.

Яков Моисеевич спросил, имеет ли директор в виду конкретную кандидатуру.

— Посмотрим, посмотрим, — рассеянно отвечал Шавров, перелистывая бумаги в папке. — Значит, договорились?

— Не хочется обижать хорошего человека, — вздохнул Яков Моисеевич.

— А вы не обижайте: вы ей проводы организуйте получше, ценный подарок сделайте… — Директор вытащил кошелек на молнии, зашуршал бумажками. — Вот, — сказал он, доставая трешник, — хотя нет, есть и без сдачи, — и он извлек из-под бумажек металлический рубль. — Да и вы там смотрите, не скупитесь!

— Нет уж, — возразил Яков Моисеевич, — пусть этим занимается местком.

— Ну, хорошо, хорошо, — согласился директор, — с тобой согласовано, остальное без тебя обойдется. И с Косовой поговорим без тебя. — И он набрал номер месткома.

— Алло! Рожнова? Шавров говорит. Слушай, Тоня, ты Косову из бухгалтерии знаешь? С девятьсот седьмого года она. Как ее находишь? Неактивная? Слышите, Яков Моисеевич, неактивная ваша Косова. Ну, ладно, ладно, зайди ко мне, Рожнова, есть разговор. Минут через десяток. Все.

Яков Моисеевич поднялся. Ему очень хотелось положить руку на грудь, болело сердце. Но он удержался.

— Да, Яков Моисеевич, ваше заявление я прочитал. Сейчас мы с Рожновой обговорим. Хочется пойти вам навстречу, но и о делах, конечно, забывать нельзя.

Это было заявление о дополнительном отпуске без сохранения содержания. Яков Моисеевич давно ждал решения.

«Ах, как нехорошо, как скверно, — думал главбух, спускаясь по лестнице, — стар я стал, совсем стар».

А навстречу ему уже шла Рожнова, одергивая джемпер, поднимающийся на толстых боках.

Анна Васильевна пришла домой, села на стул и долго сидела не двигаясь, ни о чем не думая. Потом ей захотелось картошки с зеленым луком. Она с утра ничего не ела. И торт не могла есть — разнервничалась.

Анна Васильевна сняла парадное платье, надела халатик и пошла на кухню. На кухне было пусто. Она обрадовалась: говорить ей не хотелось. Анна Васильевна поела, выпила чаю, вымыла посуду. Думала заштопать чулки или почитать газету, но так захотела спать, что едва стало силы постель приготовить.

Она легла на свою старую кровать с растянутой сеткой, погасила свет, устроилась поудобнее на правом боку и, сладко вздохнув, закрыла глаза. В голову полезла всякая мелочь, как всегда перед сном. Не забудет ли Лелька-Морковка переделать счет на оплату приклада… Что-то тянет из кухни горелым, всегда эта толстуха начадит в квартире… А где же ее носовой платок? Нет его в сумке — потеряла, должно быть, жалко… Интересно, ревновал ли сегодня Лельку Вениямин за опоздание? Завтра расскажет — целый роман…

Но тут ее как током ударило — не увидит она завтра Лельку! Не идет она завтра на работу!

Анна Васильевна метнулась на спину так, что сетка чуть не сбросила ее на пол. Тревоги — большие и малые — кинулись на нее. Как она теперь будет жить? Что делать? Куда девать время? Пальто вот не справила в прошлом году, отдыхать поехала. Теперь, пожалуй, пальто ей не под силу. Если на питание в день положить… И Анна Васильевна принялась обдумывать новый бюджет. Потом пожалела, что не копила денег, все тратила. Правда, деньги у нее всегда были небольшие, где тут было копить. Вот если бы раньше, когда жили с мужем… А долго ли жили?

Замуж вышла она поздно. И совсем бы не вышла, не встреть она такого же, как сама, скромного, тихого, неустроенного человека. Первая жена разочаровалась в нем, недобытчике, развелась, отсудила у него полкомнаты, а потом выжила совсем. Снял он угол у старушки вот в этой самой квартире. Жила тогда Аня с матерью в большой комнате. Теперешняя ее комната — только кусок, отрезанный от той, большой. Вон и окно очутилось где-то в углу.

Она взглянула на окно — небо уже светлело. Сказала себе строго: «Надо спать, скоро утро». Но сон не шел.