Пройти лабиринт - страница 26
Гримссон рассмеялся:
— Михаэль, ты так наивен! Неужели ты думаешь, что я всеведущ. Я всего лишь рассказал тебе один из мифов, — и он снова рассмеялся. — Как видишь, здесь тоже были «ковры-самолеты». А в начале беседы ты сомневался!
Наконец принесли заказанные блюда. Несколько минут они молча поглощали еду, прежде чем Гримссон снова продолжил.
— Возможно, что и «теория саванны» и «теория водной обезьяны», имеют реальные исторические корни. Только вот какая из них и в какой линии зародилась? И какая из них наша?
— Вы же сами говорили, что прошлое инвариантно. Может обе линии привели к существующей точке?
— Может. Тогда эти линии должны были быть настолько идентичны, что практически неотделимы друг от друга. И спираль, несколько раз их пересекая, еще больше их сблизила… А что, если предположить, что эти радиальные линии лишь фикция, а истинная же суть Вселенной вот эта вот спираль, — Эйдур ткнул пальцем в рисунок. — И только она соединяет прошлое и будущее и ведет к центру мироздания.
Михаил уставился в пол. Только сейчас он начал понимать смысл своих слов, сказанных брату: «Мне, кажется, что вижу узоры… Те узоры, что сплели нити, на которые нанизаны все вещи… Они связываются в лабиринт…»
Это было настоящее откровение. И он не понимал его тогда, да и сейчас лишь смутно начинает понимать.
— Послушайте, Эйдур. Эта ваша «теория паутины» реальна? Я имею в виду, что насколько ей можно довериться.
— Ни насколько. Это лишь теория. И, быть может, она совершенно неверна. А, может, она лишь частный случай чего-то большего. Мы, как тот ребенок: некому объяснить, что падающие белые хлопья, это не куски неба, а обычный снег.
— Что вы мне посоветуете?
— Ничего конкретного. Попробуй заняться анализом сам.
— Я пробовал: не выходит.
— Да? — Гримссон задумался. — Конечно, все дело в варианте «нашего разума». Может, как инструмент для описания мира, он не совсем годится.
— Как это?
— Разум — это лишь один из органов, помогающий нам адаптироваться к окружающей среде. Как рука, нога, как плавники у рыб, крылья у птиц. А Вселенная огромна и непредсказуема. Будь другие исходные данные, может, у нас был бы совсем другой «разум».
— Как у неандертальцев?
— Кто знает? Может как у знаменитого Соляриса… А, вообще, как думают боги мы ведь не знаем.
Гримссон вдруг погрустнел, а Михаил странно улыбнулся…
18.
Дни шли серой чередой. Работа-дом-работа-дом… Андрей снова втянулся в этот ритм и события того дня подзабытой беседы с братом растаяли, словно сливочное масло на горячей корке хлеба.
— Доброе утро! — в кабинет без стука влетела старшая медсестра Полина Аркадьевна.
— Доброе! — улыбнулся из вежливости Андрей.
Улыбка вышла какая-то кривоватая, как у пирата. (Так почему-то подумалось ему.)
— Вот! — Полина Аркадьевна положила на стол толстую тетрадь. — Вы просили…
Андрей нехотя, но с видимостью желанья поработать на начальствующем челе, развернул тетрадку к себе.
Дальнейшие слова медсестры пролетали мимо.
«Сегодня выпал снег. Я не заметил, как это произошло. Проснулся утром (если это вообще можно назвать утром), а вокруг уже лежит снег… А потом я понял, что это пепел, — прочитал Андрей на первой странице. — Серое небо было затянуто тяжелыми мрачными тучами. Сегодня будет не ахти какая погода. Это я по своим костям чувствую».
Андрей закрыл тетрадку и прочитал на ее обложке: «Журнал регистрации…»
Он непонимающе посмотрел на Полину Аркадьевну.
— Что? — спросила она.
Андрей снова открыл: даты, количества, росписи…
— Который час? — голос его стал суховат.
— Без пяти четыре. А что?
— Просьба: давайте перенесем разговор на завтра.
Андрей отложил тетрадь в сторону.
— Хорошо, давайте на завтра.
Полина Аркадьевна вышла.
«Что за чертовщина! — Андрей потер глаза, будто это должно было помочь. И глядя куда-то сквозь рабочий стол, спросил у самого себя: — Что, родной, происходит?»
Это написал его брат. По крайней мере, почерк был похож…
Андрей поймал себя на том, что рукой гладит поверхность стола. Ладонь была влажная. На полированной поверхности медленно испарялись следы пота.
— Вызывали? — тоже без стука вошел Паша-водитель.