Проза и публицистика - страница 2
– Лежите, бабушка, лежите... Здравствуйте!
– Доброго здоровья, государь мой! милости просим! Ах-ти-хти-хти-хти, господи, господи!
Старушка опять заохала и медленно обратилась ко мне лицом. Лицо это чрезвычайно меня заинтересовало с первого взгляда: большие голубые глаза, не то грустные, не то приветливые; красивые густые черные брови, хотя волосы на голове совсем седые и даже отчасти пожелтевшие; нос прямой, правильный; линия губ непременно остановила бы на себе внимание знатока женской красоты; вообще признаки этой красоты, минувшей, но замечательной, сколько можно было судить по-настоящему, отчетливо запечатлелись на всем лице старушки, даже в каждой морщинке. Все-таки она, казалось, годами пятью, не больше, была моложе старика хозяина, своего мужа.
– Ишь, сибирячка-то у меня чего-то рассохлась,– заметил он мне добродушно, кивнув головой на старушку: – ненастье: поясница-то и мает ее! Дуня! Ду-ня-а-а! Дунюшка! – побудил он кого-то за ситцевым пологом.– Вставай-ко-о! Бог гостей дал, самоварчик станем ставить: ишь, сибирячка-то у нас не может...
За пологом кто-то потянулся, тихо вздохнул, тихо зевнул, зашелестело платье, и вслед за тем оттуда показалась полуодетая девушка с большими заспанными глазами, хорошенькая, стройная, напоминавшая ростом и чертами лица старушку. Она неловко поклонилась и стыдливо прошла мимо меня в сени.
– Это, видно, ваша дочь? – обратился я к старушке.
– Дочка, государь мой... семнадцатый годок пошел осенью.
– А кто же на полатях спит?
– Сыночек, государь мой... по двадцатому годку... Иваном зовут. Ишь, умаялся день-от, Христос с ним! – прибавил от себя старик, как бы извиняясь передо мной за крепкий сон сына.– Погоняли его сегодня порядком: товары возили.
В эту минуту девушка вернулась в избу за самоваром. Я пристально заглянул ей в лицо и догадался, какой красавицей была ее мать в свое время...
Пока вносили мои вещи и шли необходимые приготовления к чаю, я попотчевал хозяина водкой, налил еще полстакана и предложил его старушке:
– Выпейте-ка, бабушка: вам будет легче.
– А и то уж разве выпью, государь мой; может, и взаболь полегчает: спинушку-то всю разломило у меня... Ахти-хти-хти-хти, господи, господи!
Старушка выпила и усердно поблагодарила.
– Ты у меня смотри, сибирячка, не загуляй! – шутливо сказал ей старик.
Старушка, охая, засмеялась.
– А ведь и взаболь будто полегчало малехонько! – заметила она, несколько оживившись.
Меня, помню, еще и раньше удивило, что хозяин назвал свою жену сибирячкой; теперь это название, повторенное несколько раз сряду, вдруг почему-то особенно заинтересовало меня. За разрешением моего недоумения я обратился прямо к старушке:
– Отчего это он вас, бабушка, все сибирячкой зовет?
Старушка заметно смутилась от неожиданного вопроса.
– Дак кто его знает! – отвечала она неохотно, даже как будто с легкой досадой.– Вишь, ведь он, слышь ты, греховодник у меня...
– Случай с нею такой был, сударь...– объяснил мне старик, поглаживая бороду.
– Какой же такой случай? – спросил я снова, весь заинтересованный.
– Не слушай ты его, греховодника! – обратилась ко мне старушка, тревожно взглянув на дочь, которая в уголку пила в это время чай.– Право, болтает, чего не надо! Ахти-хти-хти-хти, господи, господи!
И она снова заохала, но на этот раз уже заметно притворно.
– Вот ужо молчите, она вам порасскажет, как накушаетесь чайку; молодец ведь она у меня... бывалая! – сказал мне старик весело и самодовольно.– Ничего, сибирячка-а! все единственно, что попу, что хорошему человеку каяться... – обратился он ободрительно к жене.
– Ну уж ты, Тимофеич, право...– махнула она рукой и отвернулась к печи.
Чай отпили. Во все время, пока Дуня убирала со стола; чашки и самовар, я сидел как на иголках от нетерпения. Наконец старик пожелал мне покойной ночи и отправился вместе с дочерью спать на другую половину дома, несмотря на все мои доводы и отговорки, что я не люблю спать на перине, что это мне даже вредно, хотя, признаюсь откровенно, после утомительной дороги в три тысячи верст с лишком для меня ничего не могло быть соблазнительнее мягкой постели.