Проза и публицистика - страница 5
– Поди-ко, говорит, постелю мне лучше постели...
Чего, думаю, ему так рано спать захотелось? Пошла. Прихожу я это к нему в кабинет, стала постель постилать, он и приходит. Подошел, да вдруг и обнял меня. Просто я так со стыда и сгорела!
– Что вы это, барин! – говорю, а у самой руки дрожат.
– Да ничего, не бойся, говорит, вишь какая ты славная у меня, словно ягодка спелая!
И полез, злодей, в губы целоваться ко мне... вот те Христос! А я его взяла, да руками-то и отсторонила от себя...
– Отойдите, мол, лучше, барин, от греха...
Сама вся уж, слышь ты, дрожу. Нет! он-таки свое: пристает да пристает! Взял меня вдруг, да и повалил на диван-от...
– Спесивая уж, говорит, ты, ягодка, больно!
Как он это мне сказал да на диван-от меня повалил, я уж и не знаю, что со мной доспелось такое: так вот вся внутренность и заходила во мне! Я взяла, да оплеуху и зарядила ему что мочи было. Зарядила, государь мой; это я как перед богом говорю, что уж зарядила! Сама драла скорее на кухню; забралась в угол да и сижу плачу... Погодя он опять, окаянный, приходит, сердитый такой, записка в руке.
– Где, говорит, Настасья? – у повара Степана, слышь ты, спросил.
– Да вон в углу, мол... плачет.
– Ладно! говорит. Ты, Степан, возьми, мол, эту записку да отведи ее с ней к частному приставу в полицию... Слышишь?
– Слушаю, мол.
Привели меня к частному. Вышел он, посмотрел на меня...
– Нагрезила, мол, видно, сударыня?
Я молчу. Он записку прочитал...
– Барин, мол, твой вот чего мне пишет: просит, чтоб я тебя на ночь в темную запер, а завтра поутру попотчевал хорошенько березками... Умней, мол, будешь, не станешь вперед грубить барину... Посадить вот ее!
Я ему в ноги; заплакала...
– Простите уж, говорю, в первый и в последний раз!
А рассказать, как все дело было,– не могу; это стыд нашел на меня втупоре, что вот, кажется, лучше бы живьем провалилась на месте, только это бы не рассказывать!
– Слышал я уж это, говорит, матушка, не от одной тебя! Запереть, мол, ее!
Так я и промолчала. Заперли меня в темную. Духота там, вонь такая, что не приведи господи! Натерпелась я в эту ночь всякого горя, государь мой! Как только вспомню, что завтра,– меня в лихорадку. Думала я это, думала... всю ноченьку напролет думала, да к утру и надумалась... Как проснулись это все в полиции, то я и говорю ундер-офицеру, окошечко там такое узенькое было, так через него, слышь:
– Сходи, мол, господин служивый, к своему частному да скажи ему, что мне беспременно надо сейчас с ним повидаться.
Тот и пошел, слышь ты; добрая, знать, душа была... Позвали меня к частному.
– Чего тебе там, спрашивает, али нетерпение такое большое? Успеешь, мол, еще отведать березовой-то кашки, рано уж шибко проголодалась!
– Я, мол, ваше благородие, не за этим вас спрашивала...
– Так за чем же? – говорит.
– Везите, мол, меня сейчас к губернатору, а то опосле чтоб отвечать не стали: мне, мол, ему нужно важную тайну открыть...
Частный-от так на меня и уставился.
– Да ты, говорит, девка, в своем ли уме?
– В своем, мол, в девичьем...
– Ты, говорит, подумай прежде: это ведь дело не шуточное!
– Чего, говорю, тут думать? думано! Знаю, мол, что не шуточное дело, за этим и пришла!
– Ну, коли так, говорит, так постой...
Стал он это по горнице своей расхаживать взад-вперед: ходил, ходил – сел. Посидел малехонько – ушел куда-то.
Погодя выходит он это ко мне в мундире, при шпаге, как есть во всей форме ихней...
– Нечего делать, говорит, поедем.
К губернатору, слышь ты, поехали. Частный-от спервоначалу сам к нему пошел, а мне обождать велел. Ждала я, ждала – насилу дождалась. Высунулся он из дверей, рукой мне машет.
– Иди, мол, к его превосходительству.
Оробела я шибко, одначе вошла. Губернатор-от так прямо сам и подошел ко мне, только строго таково взглянул, слышь.
– Чего же, говорит, ты мне, голубушка, скажешь?
– Я, мол, ваше превосходительство, при их благородии (на частного ему показала) ничего не могу сказать.
– Выйдите на минуточку...– частному говорит. Частный вышел.