Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне - страница 19

Там, где река, описывая полукруг, пропадала за рядом низких черепичных крыш — догорали в черном облаке дыма остатки моста, подожженного отступающим неприятелем. Наш конный отряд медленно подвигался по размокшему торфяному полю, по направлению к недалеко пробегавшему шоссе. До немецкого городка, оставалось не более полуверсты, когда корнет Иринг спрятал в чехол свой величественный Цейс, в который он долго что-то разглядывал, и подъехал к начальнику отряда — ротмистру Дедову.

— Андрей Николаевич, поглядите направо. Вон там, у липы — видите, что-то белеет?

Ротмистр прищурился.

— Да, вижу, но не могу разглядеть.

Корнет протянул ему бинокль.

— Э, да это люди. Женщины, по-моему…

— Дамы, ротмистр, дамы. Судя по костюмам — это цвет здешней аристократии.

— Странно, зачем же они толпятся?

— По-моему — это депутация. Они хотят вас встретить как подобает.

— Да, держите карман шире! Помните, как встречали нас при занятии Острепуа?

Иринг поморщился от не слишком приятного воспоминания.

— Это-то так, Андрей Николаевич, но поглядите они идут нам навстречу.

Действительно, по дороге (отряд выбрался, наконец, на прекрасное, точно отполированное шоссе) медленно подвигалась группа, человек восемь женщин.

Многие вели за руку детей. Все они приветливо улыбались и помахивали платками. Когда депутация совсем приблизилась, из среды ее выделилась некая красивая немка, в белом платье с большим букетом в руках.

— Вы правы, черт возьми! — воскликнул ротмистр, подымаясь на стременах и оборачиваясь к корнету. — Торжественная встреча, так и есть.

Но молодой корнет не отвечал. Он пристально вглядывался в немку с букетом, и все большее изумление разливалось по его лицу. Наконец, он пробормотал:

— Ну да, нет никакого сомнения, — это фрейлейн Ирма…

Завтракая в поместительной столовой городской ратуши, офицеры оживленно болтали. Главной темой разговора была, разумеется, неожиданно дружелюбная встреча, устроенная немцами. Цветы, овации, отличный завтрак, заботы обрадовали всех. Кое-кто, из более подозрительных, говорил, что тут что-то не то

неспроста, мол, рассыпаются немцы. Но корнет Иринг горячо протестовал против этих соображений

— Господа, — говорил он, — мне разгадка этого дружелюбия ясней, чем кому бы то ни было из вас.

Дело в том, что организаторша всего этого (помните даму в белом платье?) — бывшая бонна моих племянников. Я ее знаю лет семь, это очень милая и умная девушка, искренне преданная русским. По-моему, нехорошо, господа, отвечать недоверием на такой отличный и сердечный прием.

— Э, корнет, — отвечал, затягиваясь сигарой, красивый, но старообразный несколько штаб-ротмистр.

Вы очень еще молоды, слишком верите людям. Я очень буду рад, если ваша уверенность подтвердится, но остерегаться следует — и даже очень.

— Неужели Александр Михайлович, т. е. Матвеевич, простите, — говорила, только чуть-чуть с акцентом, бонна, подносившая цветы. — Неужели наша дружелюбная встреча, симпатии к русским, наше с вами давнее знакомство, на месте, недостаточно, чтобы повлиять на непреклонность г-на ротмистра? Вы подумайте, какое подавляющее впечатление на наших крестьян произведет этот отказ. Мы внушаем им, что русские — наши лучшие друзья, а вы запрещаете устроить ярмарку в день св. Минны, ежегодно открываемую здесь, — это обычай, существующий вот уже второе столетие — и крестьяне будут очень недовольны…

— Фрейлейн Ирма, но я же здесь ни при чем… — отвечал корнет. — Командир…

— Я знаю, — перебила его немка. — Но я прошу вас, будьте хорошим, добрым, милым — пойдите попробуйте еще раз уговорить ротмистра. Мы все будем вам так благодарны — и притом, все это для вашей же, русских, пользы делается …

— Хорошо, фрейлейн, я поговорю с Андреем Николаевичем еще раз.

Ротмистр Дедов, для разрешения смущающих его вопросов, любил прибегать к посредству «народного представительства», как он сам выражался. То есть попросту собирал всех офицеров, и спорные вопросы решались сообща.

Собственно, офицеры и сам ротмистр не имели ничего против — пусть себе, в самом деле, открывают ярмарку. Разрешение это могло повлиять на население только в благоприятном смысле и никак иначе. Только ротмистр Погорелов упорно настаивал, чтобы не разрешать — и на вопросы — почему же? — неизменно отвечал: