Прозрачная маска - страница 13
Без пяти двенадцать доктор Ковачев объявил, что каждый должен загадать три желания, которые сбудутся в новом году. В пять минут первого — после традиционных поздравлений с объятиями — я спросила Румена, какие желания он задумал.
— Я задумал одно желание, но чтобы оно сбылось трижды.
— Девушку?
— Деньги. Три раза по десять тысяч… Я бы их взял взаймы, если бы было у кого. Украл. Перекопал бы целую гору, если бы знал, что они в ней захоронены…
— Я могу тебе их дать… Я… получаю приличную зарплату, а расходы у меня ниже средних… Сколько?
Он не ответил. Вышли на террасу. Снег прекратился. Ночь была тихая, и ничто не говорило о том, что она праздничная. Настоящее праздничное настроение было у нас.
— Мне обязательно нужно позвонить в Русе. Ты пойдешь со мной на почту?
Улыбаясь, я спросила:
— А она работает?
— Обязательно работает.
Я зашла в кабинет главного врача, чтобы переобуться в сапоги. Пошли пешком. Румен изрядно выпил, и ехать на машине было рискованно.
Возвратились часа через полтора. Я снова надела свои новые лакированные туфли, но больше танцевать не могла: натерла ими мозоли, каждое движение причиняло боль. Мы сели в дальний угол, и Румен начал рассказывать о том, о чем женщины говорили с большим увлечением, но с довольно неточными комментариями. К рассвету я уже знала, что, будучи студентом, он женился на софиянке, которая вскоре родила ему двух дочерей, но затем отказалась ехать с ним в Длинный Дол, куда он отправлялся по распределению. Их брак был расторгнут на третьем году совместной жизни по его заявлению.
Некоторое время спустя в Бараки приехала, также по распределению, молоденькая маркировщица из Русе, которая все и всех презирала в этом богом забытом краю и каждый вечер ездила в центральный окружной городок, чтобы провести ночь в гостинице.
Она внушила себе, что в молодежном общежитии, в котором ей предложили комнату, масса клопов и еще больше хулиганов. Знакомство с ней началось с шуток. Он рассказал, что в его комнате клопы живут коммунами и что он ночь напролет наблюдает за их действиями, очень интересно.
Такую беседу они вели под дождем, она слушала и даже не улыбалась от его фантастических измышлений. А в конце сказала: «Ну и хвастун же вы», — открыла дверцу машины, выскочила и убежала.
Дальнейшие их разговоры всегда начинались и заканчивались историями о клопах. Как все влюбленные, они создали свой язык — странный, нелогичный для непосвященных, но сладкий и таинственный. Между ними произошел единственный в своем роде краткий и деловой диалог, который оба перенесли стойко. «Верно ли говорят о том…» — спросил Румен. «Было верно, но теперь нет», — ответила маркировщица. Помолчали. «А о той правду говорят?» — спросила она наобум, потому что думала, что такой молодой и немного надменный парень не может быть один. «О ней, может быть, и верно, — сказал он, — а обо мне давно нет».
Говорили так, не вдаваясь в подробности из деликатности, стыда и, естественно, любви. И когда ребенок зажил в ее утробе, только тогда он признался во всем, потому что был уверен, что беременные женщины неторопливы и более сговорчивы. Она закричала, что ненавидит его и больше не хочет видеть. «Завтра, — продолжала она, — ты меня бросишь так же, как бросил свою первую жену, оставишь меня с нашим ребенком, как оставил тех…»
Никакие увещевания не помогли. Она сразу переехала в городскую гостиницу, а через месяц приехал ее отец с документом о переводе маркировщицы из Бараков в ее родной город Русе на ту же должность. К Новому году у нее должен был родиться ребенок. Поэтому Румен попросил пойти на почту в новогоднюю ночь. Ему очень хотелось знать, кто у него родился — сын или дочь.
Торжество давно закончилось, а утро не наступало. Создалась неловкая, натянутая обстановка. Мне хотелось уйти. Но кругом был снег, холод и горы. Румен сидел рядом со мной, а я знала, что он не здесь. Или в Русе, или где-то в другом месте, в детстве, например, там, где человек ищет спасение, когда ему плохо или он попал в безвыходное положение.
— Я пройдусь немножко один, — заявил категорично Румен, и мне показалось, что он долго думал об этом, а это означало, что ему давно хотелось остаться одному, а я ему мешала. Значит, он уже ненавидел меня, как любой человек ненавидит всякое препятствие.