Прозрачная маска - страница 32

Но так не случилось. Ларгов поставил передо мной стакан чаю и снова занялся записной книжкой. Калинчев отвернулся от окна.

— Послушайте!

Я обернулась.

Они мучились, как начать. Затянувшаяся пауза становилась невыносимой. «Ну что же вы, милые мои! Спрашивайте! А я буду отвечать».

— Да.

— Анастасия…

«Ох уж эта интимность! Хорошо».

— Ночью, без четверти пять, в старой шахте вагонеткой был раздавлен инженер Румен Станков. За пять минут до убийства вы вышли из этой шахты. Можете ли что-нибудь добавить к этому?

Гнев во мне вспыхнул сильнее муки. Значит, кроме ограбления магазина эти двое подозревают меня и в… в том, что я… я могла… убить…

Солнечные зимние дни Старик проводил на застекленной веранде на даче. В последнее время ему все чаще вспоминались село, детство, конопляник, в котором он впервые встретил Тодору, ее белое платье, красная полоса на плече от коромысла, на котором она носила ведра с водой, свадьба и крики матери о потере хорошего парня. Потом Тодора родила и забыла учителя. Однажды накануне праздника 24 мая, когда он находился в одном из южных сел, а над его головой из репродуктора, укрепленного на здании общины, лилась сельская музыка, в открытое окно просунулась голова в белом платке с черешнями… На этом тогда кончилось все, но казалось, не завершилось окончательно, потому что Старик целую неделю сидел на веранде и думал о ней, о коноплянике, о свадьбе, о долгой «холостяцкой» жизни после свадьбы, которая так бы и не кончилась, если бы не произошел тот инцидент на границе. Тогда он вышел вместе с Павлом и несколькими солдатами. Павел был убит на месте, солдаты в панике разбежались, а командир дополз до заставы с простреленным плечом. В госпитале осмотрели рану и сказали, что не так уж страшно, а горделивая нянечка хирургического отделения попросила у главного врача разрешения лично ухаживать за капитаном. Тогда ему было тридцать шесть, а ей — двадцать четыре. Эта разница в возрасте сохранилась и теперь. Потом нянечка приехала жить на заставу и в течение нескольких лет обслуживала своих пациентов, разъезжая по окрестным селам на муле.

Все помнил Старик, что произошло давно. Забывал только одно: пить по утрам свое молоко. К девяти часам жена звонила ему из больницы, и каждый раз между ними происходил один и тот же диалог:

— Ты выпил его?

— Нет.

— Почему?

— Потому что.

Когда была возможность, во время обеденного перерыва, Дора, так звали его целительницу, прибегала домой и еще с порога начинала тот же пулеметный монолог: «Когда человек сам разрушает свое здоровье, даже весь медицинский профсоюз ему не поможет…»

В последнее время Дора все реже прибегала в обед домой и более строго спрашивала, выпил ли он молоко.

«Старость — это забывчивость», — думал про себя Старик, надевая халат и располагаясь на веранде. Он был один и свободен, мысленно встречался со всеми, кого любил.

Сегодня день оказался мрачноватым, солнце проглядывало временами, однако он, как всегда, уселся в кресло, прикрыл глаза и спросил себя, на чем остановился вчера — на буковых досках, кажется, которые приготовила мать для своего гроба, потому что всегда думала, что если убьют Дамяна, то этого она не переживет… Вспоминал жену Дочева, которая рожала на заставе в страшнейшую пургу. Акушер не мог приехать — роды принимали они с ее мужем… Ребенка спасли, а она умерла. Завернули ее в одеяло, зарыли в снег и занялись ребенком. Он, бедный, кричал не переставая. Додумались кормить его молоком кобылицы. На ложку молока добавляли две ложки воды. Однако волки задрали кобылу, и ребенка нужно было куда-то отправлять… Пристроили в детский дом…

Зазвонил телефон, и Старик приготовился к отражению атаки жены.

— Я его не выпил! — со злостью крикнул он в телефонную трубку, но потом сконфуженно добавил: — Извините!

На проводе был полковник Дочев.

— Собирайся, батя Дамян! — почти скомандовал полковник, а Старик рассмеялся, и голос его зажурчал, как ручеек.

Швырнув халат на пол, быстро отправился в ванную, побрился, опрокинул вазу с цветами — на ковре образовалось темное пятно… Затем неожиданно остановился перед зеркалом и, как всегда, задумался над приглашением. Христо — хороший мужик. Он знает, что жизнь на пенсии никого не делает счастливым. Решил, видимо, поразвлечь его. Так, от человечности и доброты. Когда он прибыл на границу и был еще младшим лейтенантом, на каждое слово отвечал: «Так точно, товарищ капитан», — и смотрел в глаза… «Дал я ему кусок хлеба на всю жизнь. Учил его военному делу и верности родине. Думаю, мои труды пошли впрок. Трое их было. Один уволился и стал агрономом, другой в ту ночь погиб, а Христо нацепил на плечи погоны и с честью носит… И уж сколько лет их носит, а я ему радуюсь. За его благодарность, наверное… Видел его месяц назад — похудел, почернел, как от чахотки. «Что с тобой, Христо?» — «От работы, батя Дамян». Поверил ему, но отругал. Прошло то время, когда общество считало настоящими людьми только тех, кто всю жизнь был на работе. Это обедняет личность, делает человека односторонним и ограниченным. Если человек не обогащает себя, не развивается всесторонне, то скоро заметит, что исчерпал себя и стал совершенно бесполезным…