Прозрачные вещи - страница 9

[9]. По-моему Байрон использует "chamar" в значении "павлинье опахало" в весьма благородном восточном milieu. Чарующе рассудительна и притом чудесно наивна. Выстроенное отцом шале над Виттом. Если окажетесь в этих рarages[10]. Пожелала узнать нравится ли мне моя работа. Моя работа! Я отвечал: "Не спрашивай, чем я занят, спроси на что я способен, дивная девушка, дивные солнечные поминки под полупрозрачной черной тканью. Я способен ровно за три минуты заучить наизусть целую страницу телефонной книги и не могу запомнить номер собственного телефона. Я могу сочинять стихи без конца и начала, странные и неслыханные, совсем как ты, таких еще триста лет никто сочинить не сумеет, и все же я не напечатал ни единой строки, не считая той юношеской ерунды, в колледже. На кортах отцовской школы я изобрел убийственный возврат подачи – резанный льнущий драйв, – и все же теряю дыхание после первого гейма. Я могу написать акварелью и тушью непревзойденной светозарности озеро, отражающее горние выси, но не способен нарисовать ни лодки, ни моста, ни очертаний человеческой паники в пламенеющих окнах Пламовой виллы. Я преподавал в американских школах французский язык, но так и не смог избыть канадского акцента моей матери, хотя отчетливо слышу его, когда шепчу французские фразы. Ouvre ta robe, Déjanire, чтобы я мог взойти sur mon bûcher[11]. Я могу левитировать, могу провисеть в вершке над полом десять секунд, но не способен забраться на яблоню. У меня степень доктора философии, и я не знаю немецкого. Я влюбился в тебя, но ничего не стану предпринимать. Короче говоря, я – всеобъемлющий гений." По совпадению, достойному другого гения, книга, которую она читала, оказалась подарком его падчерицы. Джулия Мур несомненно забыла, что я обладал ею два года назад. И мать, и дочь – обе заядлые путешественницы. Они побывали на Кубе, в Китае, в иных таких же тоскливых и неразвитых странах и с уважительным неодобрением отзываются о множестве очаровательных и странных людей, с которыми там подружились. Parlez-moi de son[12] отчим. Быть может, он trés fasciste[13]? Не сумела понять, почему я назвал левые устремления миссис R. заурядным буржуазным поветрием. Mais au contraire[14], она и дочь без ума от радикалов! Ну что же, сказал я, у мистера R., lui[15], иммунитет к политике. Моя бесценная считает, что в том-то и горе его. Шея цвета сливочной ириски, золотой крохотный крестик и grain de beauté[16]. Соразмерная, сильная, смертоносная!"

Кое-что он все же предпринял, при всем уважительной неодобрении к собственной персоне. Он послал ей письмо из почтенного версекского "Паласа", где ему предстояло через пару минут сойтись за коктейлем с самым ценимым из наших авторов, лучшая книга которого Вам не понравилась. Нельзя ли мне навестить Вас, скажем, в среду, четвертого. Потому что я к этому времени как раз буду в отеле "Аскот" в Вашем Витте, где, говорят, даже летом можно отлично покататься на лыжах. С другой стороны, главная цель моего пребывания здесь – выяснить, когда старый мошенник закончит теперешнюю книгу. Странно вспомнить, как волновался я только позавчера, предвкушая возможность наконец-то увидеть великого человека во плоти.

Плоти оказалось даже поболее, чем ожидал, исходя из недавних снимков, наш Персон. Пока он сквозь окно вестибюля вглядывался в R., выползающего из машины, ни горны гордыни, ни вопли восторга не сотрясали его нервной системы, ныне полностью занятой голоногой девушкой в пронизанном солнцем вагоне. И все же зрелище R. являл собой величавое: – красавец шофер поддерживал тучного старика с одного боку, чернобородый секретарь подпирал с другого, а на ступенях крыльца чета отельных chasseurs[17] изображала участливые порывы. Скрытый в Персоне репортер отметил, что на мистере R. бархатисто-шоколадные теннисные туфли, лимонная рубашка с сиреневым шейным платком и помятый серый пиджак, как будто лишенный особых примет, – по крайней мере на взгляд рядового американца. Привет, Персон! Они расположились в холле при баре.

Иллюзорный характер события в целом обогащался видом и речами двух персонажей. Этот монументальный мужчина в глинистом гриме и с притворной улыбкой, казалось, разыгрывал на пару с украшенным бандитской бородкой мистером Тамвортом, косной рукой написанную сцену, потешая ею незримую публику, от которой Персон, бутафорское чучело, все отворачивался, словно его вместе с креслом передвигала затаившаяся Шерлокова экономка, – как бы он ни садился и куда бы не взглядывал в ходе этой недолгой, но пьяноватой беседы. В сущности, все казалось подделкой, паноптикумом в сравнении с подлинностью Арманды, чей облик, напечатленный в очах его души, просвечивал сквозь представление на самых различных уровнях – порой кверху ногами, порой на манящей обочине поля зрения, – но постоянно присутствующий, постоянно, пронзительный и правдивый. Пустые слова, которыми он и она обменялись, ослепляли пламенем истинности в сравнении с натужным гоготком в плохо подделанном баре.