Прозрение. Спроси себя - страница 27

Ярцев подошел к окну. День был пасмурный. Низкие облака клубились над городом.

— Федор Назарович, вам кажется, что вы знаете всю правду о гибели ваших родителей? — спросил он.

— Знаю. Я все видел своими глазами.

— И я видел, — не отводя глаз, сказал Дмитрий Николаевич.

Крапивка тронул рукой небритый подбородок, несколько раз провел пальцами по сухим губам.

— А говорили, что неправда… Все-таки я прав!

— Только в одном.

— В чем?

— Когда-то меня называли Иваном Прокловым. Был я в ту ночь в избе. Только я не убивал. Нет на мне крови. Нет!

…Отец вернулся с гражданской без ноги. Семья бедовала, вдоволь натерпелись нужды. Двоих детей унес голод. Отец стал пить, часто буянил. Измученная, больная мать страдала от его побоев, Ваньке тоже доставалось. Однажды так кнутом огрел, что рассек мочку уха. Вскоре у отца начались приступы белой горячки. Потом он ушел. Сказал — в город на заработки. Но не вернулся. Кто-то из деревенских баб однажды сообщил матери, что видел отца: тот бродил по базару, просил подаяние. Мать слухам не поверила. Они с Ванькой батрачили, получали гроши. С каждым днем силы покидали мать. Она часто кашляла, корчась от боли, плевалась кровавой слюной и причитала: «Тяжко мне, сынок… Видно, приходит конец…» На исходе воскресного дня мать упала у колодца и больше не встала. Ее доконала чахотка.

Когда Ванька бросил ком земли на крышку гроба, кто-то крикнул: «Пожар!» Ванька оглянулся и ничего не увидел. Потом узнал. Это пустую избу подожгли. За что? За то, что мать в колхоз хотела вступить. Лютая злость охватила Ваньку. На беду встретил у церковных ворот подвыпивших мужиков. Один кудлатый, лет под сорок, другой помоложе, белозубый, хромающий на правую ногу. Кудлатый сказал: «Положено помянуть усопшую. Пошли». Ванька согласился. Выпил. Немного, полкружки. Спросил у них: «А вы сами-то откуда? Кажись, не из наших краев?» — «Дальние, — ответил кудлатый. — С голодных мест идем. Да и здесь, видно, не рай. Хотя мы еще порядком не пригляделись. Может, подскажешь, малый, у кого кубышка есть? Свою долю получишь. Не обидим сироту». И тогда Ванька сказал: «Есть кубышка… У мельника». Тут хромоногий прошептал: «Вот бы нам его колупнуть». А кудлатый уставился, спрашивает: «Ты точно знаешь?» Ванька ответил: «Люди говорят, я не видел». — «Пойдешь с нами?» Ванька молчал. Потом согласился. Хромоногий полез в торбу и дал ему ломоть хлеба и шматок сала. «Пошли, посмотрим твое пепелище», — сказал кудлатый.

К счастью, да какое это счастье — цыганское, не иначе, остался угол избы, где висела икона, а под ней фотография, где Ванька с матерью… Как-то заезжий фотограф за ведро картошки сделал снимок. «Не помогла богородица, видать, тут грешники жили, — пробормотал кудлатый, — пора за дело браться». И он, подняв головешку, пьяно ухмыльнулся и швырнул в икону.

Потом свершилось это страшное. Все случилось совсем не так, как думал Ванька. Разговор шел о краже, а вышло убийство… И револьвер, который вытащил кудлатый, и нож с кривой рукояткой у хромоногого — об этом Проклов не подозревал.

— Когда раздался выстрел, я проснулся, — сказал Крапивка. — Потом услышал: «Ванька, добей ведьму!» Это кудлатый кричал.

— Верно, — подтвердил Ярцев. — Верно. Я возле двери стоял. Обернулся на крик. И вдруг тебя увидел. Это был ты… Вспомнил, на пароме встречал тебя, говорил с тобой у сосны, когда ты бумажного змея снимал. Счастье мое, что увидел тебя. Это было моим спасеньем. Я рванул дверь и побежал к лесу. Вот как это случилось, Федор Назарович… Вам решать, верить мне или нет. Это не Ярцев рассказывал. Это Иван Проклов про свою жизнь исповедовался. Теперь в самый раз его к прокурору тащить.

— Что вы сказали?

— К прокурору, говорю, надо идти.

— Что ж вы, Дмитрий Николаевич, глаза мои спасли, чтобы я вашу смерть увидел?

— А как быть?.. Столкнулись две правды.

— Двух правд не бывает.

— Но у нас с вами, у каждого — своя, — сказал Дмитрий Николаевич. — Как быть? Человеку дана одна жизнь. И никому не удавалось прожить ее первый раз начерно, а потом уж набело. Не знаю, думал ли об этом Ванька. Боюсь, как бы не стал Ярцев говорить за Проклова. Ни к чему это. Вы и без того меня трусом считаете, Федор Назарович!