Пруд гиппопотамов - страница 10
Эвелина и её муж Уолтер, младший брат Эмерсона и тоже выдающийся египтолог, были нашими лучшими друзьями, а также нашими ближайшими родственниками. Они всецело посвящали себя своим детям, и я ожидала, что найду Эвелину в прострации. Но когда дворецкий Уилкинс, чьи глаза явно покраснели, объявил о нашем прибытии, она тут же спустилась к нам. И – по крайней мере, внешне – выглядела менее расстроенной, чем он.
– Нам повезло больше, чем большинству семей, дорогая сестра, – изрекла она с застывшей улыбкой. – Бог оставил нам пятерых здоровых детей. Мы должны смириться с Его волей.
Было трудно критиковать эту замечательную демонстрацию христианской силы духа, но к исходу лета я пришла к выводу, что Эвелина явно перегнула палку. Лучше слёзы и истерия, чем эта ужасная улыбка. Эвелина не носила траура и чуть ли не злилась, когда видела, что его ношу я. И когда после беспокойных совещаний с Эмерсоном и Уолтером я сказала ей, что мы решили остаться на зиму в Англии вместо того, чтобы, как обычно, отправиться в Египет, она впервые обратилась ко мне с горькими упрёками. Я непременно должна уехать. Я так плохо думаю о ней, что полагаю, будто она не может обойтись без моей поддержки? Я ей не нужна. И никто ей не нужен.
Включая её собственного мужа. Они с Уолтером теперь занимали отдельные спальные комнаты. Уолтер не стал бы говорить об этом со мной: он был слишком скромен и слишком верен Эвелине, чтобы жаловаться. Но в разговорах с Эмерсоном он сдерживался заметно меньше, а Эмерсон вообще никогда не отличался сдержанностью:
– Будь оно всё проклято, Пибоди, что за чертовщина? Она убьёт Уолтера; он преданно любит её и никогда не подумает о том, чтобы… э-э… уйти к другой женщине. У мужчин есть свои потребности...
– Полная чушь! – завопила я. – Что за идиотский бред! Если уж на то пошло, так и у женщин есть свои потребности, и уж тебе-то должно быть известно об этом лучше других... Эмерсон, немедленно отпусти меня! Я не собираюсь сейчас отвлекаться!
– Проклятье, – чертыхнулся Эмерсон. – Она делает это, чтобы наказать его. Как Лисистрата[29]. Пибоди, если бы ты когда-либо осмелилась провернуть со мной такой трюк…
– Но, дорогой, со стороны Эвелины это не уловка. Я сомневаюсь, что она сама знает, почему действует именно так. А вот я – знаю. Она злится – злится на Небеса. Она не может расквитаться с Богом и поэтому наказывает всех вокруг, а больше всего – себя. Она винит себя в смерти ребёнка.
– Не забивай мне голову своими псевдопсихологическими россказнями! – заорал Эмерсон. – Это абсурдно. Как она может обвинять себя? Врач сказал…
– Дух человека не рационален, Эмерсон, – поэтически произнесла я. – Я знаю, о чём говорю. Я сама зачастую испытывала угрызения совести за несуществующую вину, когда Рамзес попадал в неприятные ситуации, даже если это случалось из-за его собственных ошибок. Эвелина также чувствует вину и страх. И не хочет, чтобы у судьбы появились другие заложники.
– А, – кивнул Эмерсон. И призадумался. – Но, Пибоди, есть способы…
– Да, дорогой, я знаю. Оставим в стороне эффективность этих методов и невозможность в настоящее время обсуждать их с Эвелиной... Это всё не относится к делу, Эмерсон; нам сейчас нужны не практические решения, нам нужен способ разбудить её, а я… я не знаю, как это сделать. – Я отвернулась. На этот раз, когда Эмерсон обнял меня, я не протестовала.
– Ты что-нибудь придумаешь, Пибоди, – мягко сказал он. – Ты всегда что-нибудь придумываешь.
Но у меня ничего не вышло, и с того разговора прошло четыре месяца. Мы задержали отъезд на больший срок, чем обычно, в надежде увидеть улучшение, которое, увы, не наступило, а также и потому, что в этом году произошли некие изменения. Рамзес и Нефрет впервые должны были сопровождать нас, и я решила, что их образование не должно прерываться. Но найти репетитора любого пола оказалось намного сложнее, чем я ожидала. Большинство претендентов, с которыми я беседовала, отказалось от должности после того, как узнали, что им придётся провести зиму в палатке или египетской гробнице. (Несколько более стойких исчезли после разговора с Рамзесом.)