Прыжок в известность - страница 3
— А ну-ка, покажи ещё раз…
Гусь показал и спросил:
— А когда тренироваться-то будем?
— А мы уже тренируемся!
…Домой они шли, дружно разговаривая, настолько дружно, что бабушка Антона Филимонова высунулась из окна и сказала:
— Это что такое творится? Гусь-то ваш с Геной сдружился?..
— Понимаешь, — говорил Гена, — до девяностого года прошлого века прыгуны не передвигали левую руку к правой по шесту. — Ларионов на ходу показывал, как они держали руки. — Они вот так их держали, и при разбеге, и при установке шеста. У первых прыгунов был шест с грузом свинца, больше пятнадцати килограммов, на переднем конце… Это для того, чтобы шест занимал вертикальное положение, как ванька-встанька…
Под спокойный голос Ларионова, в приподнятом настроении от строгой похвалы Гены, Гусь размечтался… Он представил себе шест, прозрачный такой, с ртутью внутри. Он нарисовал себе такую картину, как он бежит — упор! — в прозрачном шесте ртуть резко устремляется вперёд к опорному концу! Гусь взмывает над планкой… и падает на кучу опилок прямо перед транспарантом: «Ура лучшим дворовым командам нашего квартала!» Тут же вскочив, Гусь мчится дальше со своим шестом, снова взмывает над планкой, установленной уже более высоко, и опять падает на кучу опилок перед новым транспарантом: «Физкультпривет прыгунам нашего района!» Гусь, продолжая свой бег, берёт новую высоту. Новый транспарант: «К новым вершинам!» И нарядная Лена Гуляева машет ему платком из рядов восхищенных зрителей.
— Вот так наши спортсмены находят свой стиль… — говорил Гена. — И ты имей всё это в виду…
«Батюшки мои, — подумал Гусь, возвращаясь на землю с небес своей мечты. — Всё прослушал. Придётся завтра сделать вид, что не понял».
А чтоб Гена что-нибудь такое не спросил, Гусь сказал:
— Слушай, Гена, пойдём завтра на море?
— Какое море? Завтра тренировка, тренировка и тренировка! И послезавтра то же самое, и всегда будет то же самое… Если не нравится — отказывайся сразу…
— Тогда сейчас пойдём на море… мы же уже тренировались.
— А кто за нас на спортплощадке будет работать?
…Двор преображался. Капитончик красил зелёной краской скамейки для зрителей. Ванюша вместе с сухоньким дворником дядей Петей мастерил чашу для олимпийского огня — оказывается, до пенсии дворник был сварщиком. Металлическая круглая чаша цвела фиолетовыми огнями. Фейерверки в честь будущих побед летели из-под электрода. Дядя Петя разогнулся, поднял «забрало» и сказал Ванюше:
— После чоновского отряда я пошёл по призыву в ЧК. Бандитов вылавливали… Так что, парень, всякие разные приёмчики я хорошо знаю до сих пор. Ты не смотри на мой рост и комплекцию, и даже на возраст…
— Что вы, — сказал Ванюша, — разве это имеет значение?
«Забрала» опустились, и олимпийская чаша снова вспыхнула цветами и фейерверками… Филимонов и Надя таскали песок из большой кучи на дорожку. Лена красила сетку, отгораживающую спортплощадку от двора. Несколько пенсионеров срезали лопатами кочки на пустыре, а малыши носили охапки травы к мусорным ящикам.
Гена засучил рукава.
— Где моя лопата? — громко спросил он.
— И моя? — спросил Гусь.
— Твоя вон там, возле песка, — сказала Надя Гусю. — А ты, Гена, иди домой! Ты работать не будешь. Нас много, а ты один. Отдыхай, набирайся сил! Тренируйся…
— Ты что? — воскликнул Гена. — Что я, хуже других?
— Мне не нравится твоё дыхание… — озабоченно сказала Надя. — Тебе нравится, а мне нет. Мы решили тебя беречь!
Ларионов некоторое время метался по площадке. Он готов был свернуть горы. Но горы оказались неприступными. Он постоял несколько минут рядом с дискоболом, фанерные мышцы которого были так напряжены, точно он собирался метнуть диск туда, где синий морской горизонт сливался с синим горизонтом неба.
Гена постоял, постоял и поплёлся домой, сопровождаемый сочувственным взглядом Гуся.
Филимонов сидел на диване, мрачно глядя в бабушкину спину. Интервидение передавало репортаж о международном чемпионате по боксу. Бабушкина спина отражала все удачи и неудачи на ринге. Бабушка то посмеивалась, то пугалась, то восторгалась, довольно умело делая при этом выпад правой, как будто сама посылала в нокаут всех побеждённых, кроме, конечно, своих, советских боксёров. Когда они проигрывали, бабушка обыкновенно охала, комкала фартук и прижимала его к лицу.