Псевдоистория Второй Мировой - страница 57

Индустрия шагнула в те районы, в которых до этого не было крупного промышленного производства и которые, вообще-то говоря, считались совершенно непригодными для развития промышленности. Яркий пример — Сибирь. В 1932 году в самом центре Сибири, в Кузнецком районе, вступили в строй: мощный металлургический комбинат, завод комбайнов, мощнейшие угольные шахты, коксохимический завод. Еще чуть подальше, на Енисее, началось возведение мощного целлюлозно-бумажного комбината. В Северном Казахстане и на Южном Урале появился новый, мощный район цветной металлургии, стал разрабатываться Карагандинский угольный бассейн. Всю степную часть Зауралья, от Урала до Алтая и от Омска до Верного (Алма-Ата), пересекли новые железнодорожные магистрали.

Треть самого крупного материка — Евразии — оказалась площадкой для развития и работы крупного индустриального производства. Богатства ее центральной части, ранее практически не тронутые, теперь оказались доступны для разработки и использования»[39].

Ведь «до Первой мировой войны по-настоящему цивилизованными можно было назвать только небольшую группу стран Западной Европы. Их можно перечислить: Великобритания, Франция, Германия, Швеция, Норвегия, Дания. С некоторыми условными натяжками в эту группу можно включить Италию и Австро-Венгрию, а также восточную часть США. К этой группе относилась единственная неевропейская страна — Япония.

Во всех же остальных странах цивилизация проникала не дальше столицы и самых крупных городов. В России по-настоящему цивилизованными городами можно было назвать только Петербург и, с известными натяжками, Москву. Отдельные черты цивилизованности можно было заметить и в других крупных городах.

Индустриализация в корне изменила такое положение. Старое мелкокрестьянское хозяйство было уничтожено и заменено крупным коллективным сельским хозяйством. Крестьяне массами пошли в города и на заводы, чтобы стать индустриальными рабочими. Усиленными темпами среди них стала распространяться грамотность и элементарные привычки городского жителя. Правда, этот процесс раскрестьянивания шел медленно и далеко не так гладко, как хотелось бы, но тем не менее сегодня Россия — это определенно не крестьянская страна, какой она была в начале XX века.

Сколько бы ни критиковали Советскую власть, но нельзя не признать того факта, что после трехсот лет самодержавия в России она впервые дала простому человеку хотя бы теоретическую возможность стать участником управления государством. Раньше этот путь был наглухо закрыт сословными и законодательными перегородками подавляющему большинству населения. Революция сломала эти рамки и перегородки, и впервые в истории власть отражала позицию не узкого, одно-двухпроцентного слоя общества, а большей его части»[40].

Осмелюсь уточнить сказанное моим другом и на 90% единомышленником Дмитрием Верхотуровым. Сложилось не просто одно из цивилизованных обществ Земли. Сложилось общество цивилизованное — но по ряду параметров совершенно другое, чем на Западе.

Тем не менее оно сложилось. Но вот парадокс: в массовом сознании людей этот колоссальный шаг незаметен. Он есть — но никакого положительного мифа о нем нет. На самоопределение россиянина этот рывок в цивилизацию не оказал почти никакого влияния. Почему?! Этому можно дать много объяснений. Возможно, я еще займусь проблемой отдельно, пока выскажу только рабочую гипотезу: наверное, русский народ был настолько готов к цивилизованной жизни, что реальный переход к ней и воспринимался не как героическое свершение, а как нечто совершенно естественное.

А вот советско-нацистская война под сталинским псевдонимом «Великая Отечественная» стала в народном сознании важнейшим поворотным пунктом истории. Чем-то таким, что невообразимо важно для каждого россиянина и с чем он должен соотносить собственное бытие.

О причинах этого явления можно долго рассуждать и спорить. Позволю себе просто констатировать факт: это так.

Позиция советского руководства выглядит одновременно и как нечто глубоко естественное — коммунистам просто приходилось скрывать, что советский народ в 1941-м вовсе не хотел их защищать и воевать за их дурные «идеалы». И одновременно как чудовищное преступление против собственного народа. Ведь народу не только силой террора навязывалась явно совершенно безумная историческая картина. Народ, называя вещи своими именами, повязывался кровью, причем не столько кровью врагов, сколько своей собственной.