Псоглавцы - страница 46

— Дорога скверная. Везде заносы. Нет, я ничего худого не предполагаю Подумай только — такая комиссия! Сразу она тебе не соберется. Паны не торопятся.

— Я тоже так думал. А потом мне пришло в голову: не приказал ли Ломикар перехватить нарочного…

— Ну, этого я не думаю.

— А вот послушай! Третьего дня, ночью, двое молодчиков остановили Искру, когда он возвращался из города, и обыскали его. У Искры был талер, но его они не взяли. Искали, видно, другое. И поджидали они именно Искру.

Старик задумчиво покачал головой и сказал:

— Да, пожалуй, ты прав. Ломикар еще покажет себя. Раз он мог украсть грамоты, почему бы ему не грабить на большой дороге. Надо поостеречься.

Проводив дядю, Козина остановился у корчмы, где уже заливалась скрипка старого Ржегуржека и гудела волынка Кубы. Но Искры, к удивлению Козины, в корчме не оказалось. Когда доиграли, Козина подошел к музыкантам и спросил о приятеле. Расшумевшаяся молодежь не обратила на него внимания, но когда он, обменявшись несколькими словами со старым волынщиком, вдруг круто повернулся и поспешил к выходу, даже не притронувшись к налитой ему кружке пива, все стали спрашивать, что случилось. Некоторые из молодых людей бросились к окнам и сообщили любопытным, что Козина направился не к дому, а вон из деревни. Старый волынщик, слепой Ржегуржек, на все расспросы мог лишь ответить, что Козина справлялся о его сыне, и когда он сказал, что Искра ушел в Постршеков, куда его усиленно звал Брыхта, так как там, видимо, что-то затевается, Козина бросился из корчмы как ужаленный.

Козина в самом деле был уже за деревней и поспешно шагал по наезженной дороге. Мерзлый снег сверкал на солнце. Темный лес точно очнулся от печальных дум и повеселел в прозрачном воздухе. Но Козина ничего не замечал. Он пристально вглядывался то в сторону Трганова, то в сторону Постршекова. Сделав небольшой крюк, он обошел Тргановский замок, белые стены которого холодно сияли отраженным светом. Замок и окрестности были погружены в глубокий покой, стояла тишина, словно сегодня не был последний день масленицы.

Миновав Трганов, Козина поспешил к Кленечу и уже подходил к деревне, когда навстречу ему донеслись пронзительные крики, визг и громкая музыка. Между домами раскинувшейся по крутому склону деревушки он увидел толпу, особенно густую на пустыре, там, где, как он хорошо знатт, стоял дом Адама Эцла-Весельчака. Тут были люди не только из Кленеча, но и из Постршекова и даже немало драженовских. Пестрое, шумное, кричащее, смеющееся, поющее сборище: пожилые мужчины в кожухах и плащах, молодые парни в расшитых узорами полушубках, женщины и девушки в длинных коричневых шубах, отороченных овчиной, или кацавейках, с цветными платками на головах. А над ними возвышались верхом на конях ряженые.

Диковинные всадники выстроились широким полукругом перед деревянным домом Эцла-Весельчака. Крайним справа был старый еврей, скрючившийся на спине тощей кобылы; поводьями ему служили старые веревки; он беспрерывно выкрикивал еврейские слова и так натягивал поводья, сдерживая сонную клячу, что вокруг непрестанно раздавались взрывы смеха. Возле еврея на вороном коне восседал черт, который дико вращал глазами и показывал смерти язык. Смерть сидела в белом саване на лошади и, подняв левую руку, держала косу. Слева от смерти находился всадник, весь обернутый в солому; попона тоже была соломенная. Дальше на рослой гнедой лошади, важно надувшись, сидел толстый «баварец» в красном камзоле и широкополой шляпе с разноцветными лентами ц блестками. Так же одетый, только еще более толстый земляк его ругался с двумя евреями, под которыми были такие же клячи, как у их единоверца на правом фланге. Внутри полукруга стояли девять волынщиков в отороченных мехом разноцветных шапках с широкими лентами и петушиными перьями.

Волынщики играли без перерыва. Не успевали они кончить одну мелодию, как тотчас же, по команде Искры, начинали другую. Это была неслыханная музыка. Девять волынщиков сразу! В толпе передавали, что это придумал Весельчак с Брыхтой. Стены домов дрожали от оглушительных звуков, и не было ничего удивительного в том, что под такую музыку пустился в пляс весь обвитый горохом медведь, которого держал на цепи и время от времени подбадривал палкой какой-то парень, наряженный в пестрые лоскутья.