ПСС. Том 50. Дневники и записные книжки, 1888-1889 гг. - страница 30
собрано всё касающееся этого, и это полезно, но выводы не полезны и глупы. То же, у Янж[ула], у математика, у Сторож[енко]. Catalogue raisonné>45 и экстракты из книг — полезны, но их воображение, что этими компиляциями, собраниями, каталогами они увеличивают знание, в этом комическое заблуждение. Как только они выходят из области компиляций, они всегда врут и путают добрых людей.
Всё утро читал Рёскина. Об искусстве хорошо. Наука, говорит, знает, искусство творит. Наука — утверждает факт, искусство проявления. Это наоборот. Искусство имеет дело с фактам[и], наука с внешним[и] законам[и]. Искусство говорит: солнце, свет, тепло, жизнь; наука говорит: солнце в 111 р[аз] больше земли. Иду обедать.
Обедали Сух[отин] и Соловьев. С Соловьевым хорошо говорил. Он придает догматам значение принципов: Богочеловечество есть не одно вочеловечение Хр[иста], но призвание всех людей и т. п. А я говорю: я отрицал молитву, а теперь признаю. Так пойдемте навстречу друг другу. Потом пришел Дунаев с переводом. Слабо. Потом Сережа, Медведев и Огранович. С Ограно[вичем] спорил я — не раздражаясь, но излишне говоря. Он материалист — сознание плод сил, действующих в материи, и потому надо действовать на материю. Чем? Ну, обычное сумашествие. Я как будто пробовал, тверд ли я. Если говорил, то значит не тверд. Лег поздно.
12 М. 89. М. Встал поздно, немного поработал. Очень ясно, светло, со всеми добр. Даже экзамен б[ыл]. С[оня] пришла звать на ругающегося Ал[ександра] Петр[овича]; и А. П. ругается, и женщина за книгами из Богородска и меня оторвали от писем.
И всё легко, добро и весело. Написал письма Журавову, Семен[ову], Чертк[ову], Русан[ову] и Алексееву, и вот написал дневник. Работал часов 5 и свеж и весел. Никогда прежде с папиросами этого не бывало.
После обеда пришел слепец миссионер с Чибисовым. Темнота великая, умен, но холоден. Я говорил во всю и кажется напрасно — не соблазнил ли его. Потом пришел Дун[аев]. Я прошел к Дьякову и, придя домой, обиделся на то, что не нашел чая. Стыдно.
13 М. 89. М. Встал в 10. Много работал, не простился с Сережей, грустно и дурно. Потом поправил об искусстве и написал Касаткину. На душе легко и радостно. За обедом пришли книгоноши Вас[ильев] и И[ван] Иг[натьич]. Его сажали. Они рассказали про Сирийца, к[оторый] пришел в Россию, п[отому] ч[то] в Р[оссии] всего много — хлеба, скота, денег, жел[езных] дор[ог], но Св[ятого] д[уха] нет. Он ходит, ничего не имея с собой, ни серебра, ни хлеба. Ночует в части. Надо мало мало проповедовать. Забыл Библию, вернулся за ней в Сирию. Я попросил Ив[ана] Иг[натьича] написать про него. Вас[ильев] проповедует. Все они и Пашк[ов], Radst[ock] проповед[уют]. — Я понял их, Евангеликов, так: они от церковной безбожности очнулись и нашли более разумную и свободную и теплую веру в Хр[иста], искупившего своей кровью наши грехи и спасшего нас. И верят, и радуются. Но ошибка и тут большая: они чувствуют себя совершенными и всю энергию направляют на проповедь, предполагая, что совершенства жизни совершится бессознательно. В этом вредоносная ошибка: Вас[ильев]проповедует бессмыслицу и соблазняет своей жизнью, равн[о] и многие др[угие]. Я соблазняю своей жизнью меньше, п[отому] ч[то] признаю себя несовершенным и, кроме того, не проповедую.
Набралось пропасть народа — Голованов, Суворин, Дьяков, еще Мартынов, глупости говорящий, я засуетился и устал. Лег поздно.
14 М. 89. М. Встал рано. Работал, читал о Китае прекрасную книгу. Китайцы не могут смотреть иначе на нас, как на варваров сумашедших, злых и подлых, корыстолюбивых уродов. Как поучителен такой взгляд. Переправил еще об искусстве.
Прочел вчера свое предисловие Суворину. Оно совсем не хорошо. Пошел к Третьякову. Хорошая картина Ярошенко «Голуби».
Хорошая, но и она и особенно все эти 1000 рам и полотен с такой важностью развешанные. Зачем это? Стоит искреннему человеку пройти по залам, чтобы наверно сказать, что тут какая-то грубая ошибка и что это совсем не то и не нужно. Дома после обеда только что хотел идти с>46 А. П., как пришла О[льга] А[лексеевна] с Озерецкой (какая симпатичная женщина), a потом Шихаев. С ним пошел в трактиры Ржановки, одевать А[лександра] П[етровича]. Часовщик спившийся: «Я гений!» Дитя курящее. Пьяные женщины. Половые пьют. Половой говорит, что тут нельзя быть не выпивши. Шихаев еще тщеславно добродетелен, но думаю, что искренний. Просил его свезти А[лександра] П[етровича]. А ко мне пришли Филосо[фо]вы, Пряничников и Коровин. Пустое болтанье. Тяж[ело]. Очень поздно лег.