ПСС - страница 4

Однако не всё так просто.

Смолоду (даже съюну) Иосиф Бродский избрал для себя тактику двойного поэтического позиционирования: его лирический герой — и Небожитель (или человек, разговаривающий с Небожителем; в иудейской традиции — борющийся с Богом), и уличная шпана.

Как минимум человек, разговаривающий на языке уличной шпаны.

Человек, разговаривающий с Небожителем на языке уличной шпаны.

Человек, иногда разговаривающий с Небожителем на языке уличной шпаны.

Уберите из предыдущего предложения слово «иногда» — и получится случай Всеволода Емелина.

«У военкомата Крашенных ворот / Знают все ребята, / Как берёшь ты в рот. / Как, глотая сперму, / Крутишь головой. / Я твой не сто первый / И не сто второй. / Всем у нас в квартале / Ты сосала член. / Нет, не зря прозвали / Тебя Лили Марлен. / Но пришла сюда ты / На рассвете дня / Провожать в солдаты / Всё-таки меня <…> Эх, мотопехота — пташки на броне, / Ждите груз «двухсотый» / В милой стороне. / Снайпершей-эстонкой / Буду ль я убит, / Глотку ль, как сгущёнку, / Вскроет ваххабит».

Умный Лосев состоялся как поэт только потому, что подобрал у Бродского именно эту «шпанистую» повадку, но у него в стихах она всё же выглядит чрезмерным насилием над мягкой натурой прирождённого «ботаника».

А тем, кому предложенное мною сопоставление по-прежнему кажется притянутым за уши, я бы посоветовал сравнить «глотку, вскрытую, как сгущёнка», скажем, с «нарезанными косо, как «Полтавская», колёса» (поздний — а не ранний! — Бродский, «Представление»).

Отправив современную ему русскую поэзию в деревенскую печь, Бродский пощадил (по рассеянности, из пренебрежения или осознанно? Не знаю) вот эту вот внешне жалкую уличную бомжевато-бомжовую растопку: поломанные ящики, картонные коробки, промасленную ветошь, палые листья…

Не дожёг!

Оставил, так сказать, горе-наследничкам.

Бродский оставил, Лосев поворошил, а Емелин подобрал и разжёг!

Но Емелин, разумеется, не поэт.

Вы сказали!

Если все вы поэты, то Емелин, разумеется, не поэт!

Ну а если нет, то нет.

Или таки да?

Или всё-таки?

«Не бил барабан перед смутным полком, / Когда мы вождя хоронили, / И труп с разрывающим душу гудком / Мы в тело земли опустили. / Серели шинели, краснела звезда, / Синели кремлёвские ели. / Заводы, машины, суда, поезда / Гудели, гудели, гудели. / Молчала толпа, но хрустела едва / Земля, принимавшая тело. / Больная с похмелья моя голова / Гудела, гудела, гудела».

То-то, блин, то-то!

  Вот уж точно, Всеволод Емелин — человек из народа. Поэт из народа. "Как лесковский Левша". Мне кажется, в последних интервью и иных поздних стихах он стал подыгрывать либеральной тусовке. Мол, никакой он не экстремист, не противник геев, не скинхед. И вообще ничего всерьез не пишет. Впрочем, и наш человек из народа, особенно нынешнего люмпенизированного народа, тоже, останови его мент, или напряги чиновник, легко откажется от всех своих слов, лишь бы его не трогали. Каков народ, таковы и народные поэты. Иных у нас нет. Остальные — или псевдонародные поэты, или так называемые филологические поэты, которых, мне кажется, мы с Емелиным одинаково ненавидим. Разве что критик напишет и отказаться от своих слов не может. А Всеволод Емелин на любые свои экстремы скажет, что это его лирический герой так считает, а он сам своего героя очень даже осуждает. И взятки с него гладки. "Мели Емеля, твоя неделя…" На самом деле, врёт всё Емелин в этих своих поздних оправдательных интервью, так и хочется, видно, ему к пятидесяти годам оказаться, может, даже лауреатом какой-нибудь премии, признанным поэтом. Осторожненько отодвигается от своих же героев, которые сегодня уже вовсю господствуют в нашем растерзанном обществе.

     На самом деле, все его маски — ложь, лирическая крыша. Читайте его голеньким, без прикрытий, и воспринимайте всё, что он пишет, и вы увидите достаточно цельную личность, уже готовую к традиционному русскому бунту.

     Людям вбивают в темя

     Что, мол, псих, пироман.

     Нет, наступило время

     Городских партизан…

     От народа голодного,