Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы - страница 10

Но трезвый расчет усмирил ее настроение и подсказал, что без конкретного адреса отчаянная задумка о поиске мужа превратится в изматывающую погоню с неизвестным итогом, в авантюру. Она только растратится и не сможет быть полезной Борису Павловичу, когда это потребуется.

Решение о том, отправляться или не отправляться на поиски Бориса Павловича, измотало ее. То она твердила себе, что все контраргументы, поставленные рядом с вопросом о его жизни, — мелки и недостойны внимания. То чувствовала свое бессилие и понимала, что сейчас ему нужнее врачи, а не она.

День проходил за днем, не принося облегчения, и чем бы это закончилось неизвестно. Но тут ей принесли письмо, написанное под диктовку Бориса Павловича. Он сообщал, что живой, лечится в хирургическом полевом подвижном госпитале, и просил ее не волноваться. Когда можно будет увидеться, он сообщит.

И только в первое воскресенье сентября, когда раненого перевели в эвакогоспиталь 4452, дислоцированный в Днепропетровске, Прасковья Яковлевна смогла его увидеть. Он уже полегоньку ходил, хотя был еще слабым, очень исхудавшим и бледным. Конечно, выжить ему помогла молодость. Человек даже средних лет при таком ранении, лечение которого запоздало на несколько дней, выкарабкаться не смог бы.

Тем не менее настроение у него было бодрое, он все время шутил и острил, чем успел завоевать любовь соседей по палате, и теперь за ним следом бегал совсем юный боец с рукой на перевязи, взирающий на него буквально глазами обожателя. Парнишке для выздоровления, видимо, очень требовалось видеть рядом пример человека стойкого и неунывающего, и он нашел его в Борисе Павловиче.

— Сашка, ну дай побыть вдвоем с женой, — просил его Борис Павлович, когда они вышли в парк при госпитале. — Погуляй в другом месте.

— Не уйду, Борис, я же твоя собака, — парень имел дефекты речи, так что вместо «собака» у него получалось «хобака». Борис Павлович отныне так его и называл.

Сад, высаженный до войны Яковом Алексеевичем, словно почуял, что его плоды больше не достанутся фашистам, и в 1944 году дал обильный урожай. На некоторых деревьях он появился впервые и отличался особой крупностью. Всей этой роскоши Прасковья Яковлевна много привезла выздоравливающему. А также достала свежего липового меда, хорошо помогающего при воспалениях.

Теперь каждое воскресенье Борис Павлович видел жену и дочь, угощался сытными домашними блюдами, ел много свежих овощей и фруктов. Он видел тот мир, который не чаял увидеть в момент ранения, когда понял, что с ним случилось. И насыщал легкие воздухом, что тогда ему не удавалось сделать. Он ходил, грелся на солнце и пил воду! Это была несказанная роскошь, которая раньше не замечалась, а теперь он стал замечать и ценить ее. Смерть еще раз попыталась накинуть на него свой аркан, и опять отступила.

И все же до полного выздоровления было далеко. Для излечения травмированных тканей, тем более с учетом пробитой грудинной кости, отпущенного медиками времени явно не хватало — требовался долгий период реабилитации, щадящего режима, чередования дозированного труда и отдыха. Прасковья Яковлевна это понимала, но что она могла сделать, если еще полыхала война и раненым солдатам после лечения полагалось возвращаться на фронт, где не было легкого труда. Просто старалась посильно помочь мужу в укреплении общего состояния.

Через четыре месяца настал день 6-го октября, когда Борис Павлович был признан здоровым и отправлен в расположение части. Конечно, состояние его еще оставалось далеким от желаемого, и нести полную боевую нагрузку для него было бы губительным. Слава Богу и советским военачальникам, которым были присущи человечность и рачительное отношение к бойцам. И Бориса Павловича после госпиталя не послали под пули, а предложили поступить на учебу для приобретения военной специальности. Он, конечно, согласился, ибо понимал, что этим милосердием его спасают. Милосердие вообще надлежит принимать с благодарностью, ибо иначе оно иссякнет в людях.

Скоро он получил направление в Симферопольское пехотное военное училище и в октябре 1944 года приступил к учебе. Теперь он находился далеко от фронта, оставленного так неожиданно и в таком яростном порыве доставить в роту «языка», что инерция той ярости, той боевой жизни и того темпа еще преобладала в нем. Часто в ходе дня на него накатывало ощущение, что надо спешить назад в часть, что там его ждут, ибо он многое недоделал. Он не слышал больше грохотания атак и наступлений, разрывов бризантных снарядов, криков «ура-а!», не дышал дымом и гарью стреляющих пушек, не чувствовал дрожания земли — все это осталось в его прошлой жизни и лишь будоражило сны. Но он с какой-то неудовлетворенностью радовался этому. И досадовал, что мало отплатил фашистам за горести, обиды и потери, которые перетерпел! Он досадовал, что рано получил ранение и не утолил еще жажды мщения.