Птица - страница 5
Миша Сироткин старался не глядеть и боялся, как бы они там, в больнице, не вздумали вернуть ее домой, когда она придет в себя. Бывает такое. Мест-то мало. И Люська, вероятно, сразу затребует: домой. Нет, он не согласится. Кто за ней дома ходить будет? Так и надо будет сказать: пусть сперва вылечат. Скорее бы отдать ее в надежные руки! Скорее бы!
Алексей думал примерно то же. И тоже старался не глядеть — разве что чуть скосив глаза. И все боялся: не сумеют они с Мишей Сироткиным рассказать о Люсе все, как надо, и, значит, врачи не смогут (вдруг не смогут! Что тогда?) поставить диагноз. Вот этот, молодой, что поил ее кардиамином и колол ей камфару, он ведь отступился. «Ничего, — говорит, — не понимаю!» Ох, скорее бы, скорее больница! Что же она не приходит в себя?
Молодой врач сидел возле шофера, хмурился и был смущен: не смог привести в сознание. Не нашел средств. Это врачебный брак. Позор. Тоже мне врач! Все так и скажут: разве это врач?
— Побыстрей, если можно, — попросил он шофера.
Тот молча кивнул.
В приемное отделение они вошли следом за носилками. Там было что-то вроде зала с каменным полом и скамейками для ожидающих. Люсю вместе с носилками оставили на скамье. Еще была маленькая комнатка, где сидел врач. И поскольку больную принесли, а не привели, их вызвали сразу же — Мишу Сироткина и Алексея.
— Вы родственники?
— Нет, друзья.
— Чем она болела? Какие были последнее время жалобы?
Эта женщина-врач ничем помочь не могла, но спрашивала строго. И пухлое напудренное лицо ее было строгим. Ей надлежало определить — в какое отделение.
Когда Миша вспомнил, что Люся все последнее время пила много воды, врач ухватился за это и сказала через плечо медсестре:
— Позвоните в лабораторию, пусть возьмут кровь на сахар.
Потом их попросили подождать. Скамейка была пустой: Люсю уже куда-то унесли. Они вышли на каменные плитки — красный шестиугольник, возле каждой стороны его — по серому квадрату, и снова — шестиугольник, и так без конца: до ряби в глазах, до помрачения ума.
— Алексей, Лешка, ты что, оглох?
— Ну, чего?
— Я говорю — надо найти ее мать. Знает же кто-нибудь, где она! Эта бабка Вера бестолковая.
— Да.
Когда Люсю унесли, Алексей не почувствовал облегчения: то хоть видел — вот она, жива…
Он пошел во врачебную комнату.
— Я хотел…
— Посидите, посидите.
Женщина-врач жевала хлеб, отпивала чай из стакана и одновременно что-то записывала в другую (уже другую!) историю болезни. Потом отдала ее сестре:
— Проводите.
И сестра провела мимо них старика с мертвенно-желтым лицом.
Царство теней.
— Вещи-то возьмешь? — спросила Алексея нянечка.
— Оставьте, — сказала женщина-врач.
Тогда нянечка сунула список: вот, распишись.
Там было написано:
пальто демисез. черн.
туфли лакиров.
платье шерст.
комбин. нейл…
Ее раздели всю, отделили от красивого темно-синего платья, которое так шло к ее странным глазам — то прозрачно-серым, почти бесцветным, то ярким, черным от возбужденно расширившихся зрачков.
С нее бесцеремонно содрали белье и занесли в разграфленную бумажку:
комбин. нейл.
трико шелк.,
выставили напоказ с бесстыдством, пригодным разве что для мертвых. Так, может, делят наследство.
— Смотри хорошенько, а то скажете потом — пропало. Часы вот возьми с собой. Я не вписала.
Часы были холодные. Металл уже утратил тепло ее руки. Это очень скоро происходит.
— Что с ней, доктор?
— Пока не знаю точно. Взяли анализ. А вы можете идти. Идите.
Они вышли и зашагали мимо корпусов.
— Это хорошая больница, у меня здесь братишка лежал в детском отделении, — сказал Миша. — Хорошо, что сюда привезли.
— Да, — ответил Алексей.
Его продолжала угнетать память ее неживого лица и этого странного списка, похожего на завещание: «Завещаю такому-то платье шерст., комбинацию нейл…»
И чем дальше они отходили от больницы, тем явственней он ощущал, что должен спросить у врача. О чем, собственно?
«Что с ней, доктор?»
«Пока не знаю. Идите».
Мысленно он проделывал обратный путь, входил в приемное отделение, снова и снова:
«Что с ней, доктор?»
«Пока не знаю. Идите».
Она, Люська, ведь никому там, в больнице, не дорога. Они даже не могут знать, какие у нее глаза! Они к ней — только из чувства долга. Вот если бы видели, как она бегает, легко переступая тонкими ногами; как смеется — влажные ее зубы в широкой и немного затаенной улыбке; как говорит — оживленно, счастливо, вкусно… Да они бы души свои повынимали и вселили в нее! А теперь это только тело, требующее определенного внимания, поскольку это их работа.