Пугачев-победитель - страница 10
— Андел пресветлый. Андельская душенька! Пуговки ясненькие, глазки андельские...
Кирюшка, засунув палец в рот, не спускал глаз с лица Левшина.
Облачившийся в лучшую, праздничную ризу, отец Сергий приступил к служению. Запел, вернее, заголосил находившийся под управлением одноногого старого солдата хор из десятка мальчишек и девчонок. В церкви стало душно.
По мере того, как подвигалась к концу торопливая, «на почтовых», служба, смутное чувство овладевало Левшиным.
Неверующим он не был и всегда неукоснительно посещал храм, выполнял все обряды, в положенное время постился, исповедовался и причащался. Но теперь не было сил заставить себя отрешиться от всего и отдаться молитве.
В душе была какая-то смутная тревога, словно предчувствие надвигающейся беды. Он позабыл о том что стоит в церкви и здесь идет богослужение. Думая о переживаемом Россией тяжелом времени, в сотый раз доискивался причин и без труда находил эти причины: десятки, сотни...
Разве не ясно, что сейчас Россия только строится заново. Возведено несколько этажей, но настоящей крыши нет. Поставлены стены, но поставлены-то они наспех, а настоящего фундамента еще нет. И они, стены, все оседают и оседают, и чтобы они не свалились, их приходится подпирать грубо отесанными бревнами. В воздвигающемся здании уже имеются подвалы и каморки, темные углы, и там ютятся набившиеся с бору да с сосенки жильцы, среди которых много и таких которые влезли нахрапом. В наспех воздвигнуты стенах нет достаточного количества окон, а станешь их прорубать — соседи крик поднимают. А дверей много, и все нараспашку. И стоит только зазеваться, в эти двери прет зверье степное и лесное. Врываются в сумерки лихие люди. А станешь заставлять обитателей сторожить двери, бунтуют эти обитатели, жалуясь на тяжелую службу, ссылаясь на недосуг, спихивают с себя службу.
— Васкородие! — прервал подобострастный голос подошедшего причетника печальные размышления Левшина.
— Чего тебе?
— Батюшка спрашивают: начинать им?
— Поучение мирянам...
Мелькнула мысль сказать, что нет, не нужно поучения. Все равно, ведь...
Но голос Левшина сухо вымолвил помимо его воли
— Пускай начинает.
— Братие! — прозвучал с амвона жиденький, дребезжащий голос отца Сергия. — Какая польза человеку, аще и весь мир приобрящет, душу же свою ощетит? Сказано бо есть — да обесится жернов осельский навые его, и да потонет в пучине морстей… И еще сказано: шедше, убо научите все языци... Будучи на острове Патмосе, святой Иоанн Златоуст им видение... Сиречь Зверя Багряного, имя же ему Антихрист, который... Гиенна огненная... Но зеверь сей блуждает по миру, аки лев рыкающий, иский кого поглотити, дондеже не будет сокрушена глава его...
Голос отца Сергия оборвался. Левшин досадливо поморщился.
— Зачем он это? Ах, господи! Сказал бы прямо, что...
И тут же мелькнула мысль:
— Да! А что, собственно сказать-то? И кому? И где найдешь слова, понятные этому... стаду.
А из уст отца Сергия продолжали струиться миллионы раз повторявшиеся другими чужие слова:
— Сказано есть в Священном Писании: да повинуется, мол, всякая душа властем предержащим, поелику несть власть, еще не от бога, сущия же власти от бога учинены суть. Злоумышляющие же против власти будут звержены в гиенну огненную. Да...
Отец Сергий приостановился: потерял нить. Мучительно покраснел. На лбу появились капли пота, визгливо крикнул:
— Братие! Законная наша государыня императрица Екатерина Алексеевна...
Смолк. И вдруг из какого-то угла донесся чей-то четкий шепот.
— А которые говорят, што, мол, самый законный анпиратор будет Петра Федорыч...
Левшин рванулся в ту сторону, откуда прозвучал этот шепот. Сорокин предупредил его и нырнул в толпу. Испуганно взвизгнула придурковатая Дуня, бросилась бежать, упала и забилась в припадке, неистово крича:
— Андельские глазки. Андельские глазки!
В дверях храма произошла давка. Несколько десятков человек столпились там, сбившись в кучу. Потом образовавшаяся пробка выскочила на паперть и рассыпалась разбегавшимися во все стороны людьми.
— Сорокин! Отставить! — крикнул Левшин.
Когда Левшин вернулся из церкви в усадьбу и уселся за столом, ожидая ужина, Лихачев, валявшийся все с той же французской книжкой, сладко зевая, осведомился: