Пугливая - страница 36
— Что мы здесь делаем? — снова спрашиваю ее я.
— Мне не хочется домой, — уставившись куда-то вперед, говорит она.
— Вполне справедливо, — отвечаю я.
Я наблюдаю за тем, как она пытается подобрать нужные слова. Она ёрзает на своем кожаном сидении с подогревом, ее ногти блестящие и безупречные, плечи поникли под тяжестью чего-то незримого.
— Ты считаешь меня красивой? — еле слышно спрашивает она меня.
Её голос такой тихий и так похож на мышиный писк, что я почти смеюсь.
— Считаю ли я тебя красивой? — повторяю я, чувствуя, как у меня на лице проступает ухмылка. — Дженнифер, ты такая красивая, что от одного взгляда на тебя можно умереть.
Она закатывает глаза.
— Ты думаешь, что я глупая. Лео, ты здесь лишь потому, что тебе меня жалко.
Я качаю головой.
— Я не думаю, что ты глупая. И я здесь не потому что мне тебя жалко.
Она нервно сглатывает, и я вижу, как судорожно колотится у нее на шее пульс.
— Тогда почему ты здесь?
— Ну, думаю, я сейчас здесь, потому что ты просто свернула с дороги и завезла меня в лес.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Да, неужели? Я вздыхаю.
— Потому что изо всех людей в этом городе, кто от меня не отвернулся, ты единственная, с кем стоит поговорить.
Она кусает губу, и у меня в голове возникает неожиданное, пронзительное желание схватить ее за шею и перетащить к себе на колени. Ерунда какая-то. Ей шестнадцать. Шест-НАДЦАТЬ. Я раз за разом повторяю про себя эту цифру, пытаясь успокоить свой член. Я чувствую пульсацию желания в моем члене, в оглушительном притоке крови, от которого сердце колотится у меня в груди, словно автоматная очередь, бах, бах, бах. Моя потребность затмевает здравый рассудок. Ну и что, что ей шестнадцать? Она заехала на эту гребаную поляну, облизала губы и спросила, считаю ли я её красивой.
— Почему ты каждый вечер приходишь в закусочную, как раз к окончанию моей смены?
— Эмм… — силюсь я. — Это единственное приличное место в городе?
Она прищуривается, и в ее зрачках загорается огонь. Может быть, снаружи и холодно, но здесь миллиард градусов. От нашего дыхания уже запотели окна, а я ещё даже пальцем к ней не прикоснулся.
— Лжец, — говорит она. — Я хочу знать настоящую причину.
Сейчас ты узнаешь настоящую причину, милая. Я хватаюсь за подлокотник. И сжимаю его так сильно, что у меня болят пальцы.
— Я здесь, Дженнифер, потому что я плохой парень.
— И?
— Потому что ты такая красивая, что я не могу думать ни о ком другом. Потому что мне хочется сделать с тобой то, что, скорее всего, тебя напугает. Что может причинить тебе боль.
У нее горят щеки, дыхание учащается. Я даже к ней не прикасался, а она уже возбуждена. Или напугана. Или и то, и другое. Мне хочется провести рукой между ее бедер и узнать, не похоть ли то, что я вижу у нее на лице.
— Что именно? — спрашивает она.
Я закрываю лицо ладонями.
— Что именно? — повторяет она, тронув меня за плечо.
Я роняю руки на колени и устремляю взгляд на эту девушку, которая должна быть сейчас дома со своей семьей, а не здесь, в кромешной темноте, в лесу и в снеге, с преступником. Я ошарашено смотрю на то, как она отодвигает назад своё сиденье и, скользнув руками под юбку, стягивает с ног трусики и снимает их с каблуков. Не глядя на меня, она протягивает мне детские голубые шелковые трусики с бантиком посередине. Я так крепко сжимаю в кулаке ее нижнее белье, что могу одним движением разорвать его в клочья, но не рву. Я нахожу в центре ткани влажное пятно возбуждения и подношу его к лицу. Закрываю глаза. И вдыхаю в себя Дженнифер.
Я не должен быть здесь. Не с ней. Не так.
«Я выйду из машины, — решаю я. — Пойду домой пешком. Я не трону эту девушку».
Но тут…
— Обещаю, что никому не скажу, — шепчет она.
«Блядь».
Я хватаю ее. Заглушаю своим ртом ее замешательство. Сжимаю ее стройную шею своими грубыми после тюрьмы ладонями. Я держу свое обещание и делаю Дженнифер Томас больно до тех пор, пока не утолю свою жажду.
Только потом, глядя на пустое выражение ее лица, на странный наклон головы, на проступающие у нее на раздвинутых бедрах синяки, я понимаю, что натворил.
Но тогда уже слишком поздно.
Вечер, когда Дженнифер Томас пропала, ничем не отличается от всех остальных.