Пуговица, или Серебряные часы с ключиком - страница 16

Около полуночи он поднялся и вышел. Генриха он нашел у выезда со двора. Согнувшись, мальчишка сидел на дышле. Было почти совсем темно. Лишь слабый свет мерцающих звезд позволял рассмотреть, что Генрих сидит на дышле, наклонившись вперед и сжав голову ладонями.

— Идем, пора! — сказал старый Комарек. — Нельзя тебе всю ночь здесь сидеть. — Никогда ему мальчик не казался таким маленьким, таким одиноким. — Спать пора, — повторил старик, испытывая какое-то неведомое чувство к мальчику. Чувство это казалось ему чуждым и непонятным, он не смог бы объяснить его, столь неожиданным и новым оно представлялось ему самому. — Идем, пора! Ты совсем продрог.

— Его расстреляют?

— Какое там! — ответил Комарек, стараясь придать голосу беззаботность. — Не расстреляют они его из-за этого.

— Дедушка Комарек, когда я шел от помпы, понимаете, когда я шел от помпы…

— Не надо, — сказал старик, — не будем больше об этом думать.

— Вы говорите, они не расстреляют его?

— Не будут они его из-за этого сразу расстреливать…

До самого утра старик не сомкнул глаз. Он думал о Рыжем, думал с сочувствием и жалостью, но больше всего он думал о мальчонке. При этом упрекал самого себя: «Только ты и знал, старый, что жил сам по себе, все эти долгие годы только и жил сам по себе! Ты же не знаешь, как говорить с мальчонкой, а ты должен говорить с ним». И еще он думал: «Бог ты мой! Как он будет жить с этим? Как ему с этим жить?!»

Они сидят и завтракают. Пьют ячменный кофе. Никто не произносит ни слова.

— Спешить нам надо, — сердится Комарек. Должно быть, хочет поскорей уйти из этой деревни.

— А мы знаем, кто это сделал, — вдруг заявляет одна из сестер-близнецов.

Сразу же все посмотрели на Генриха, но он этого не замечает. Он не сводит глаз с фрау Сагорайт, а та очень старательно увязывает свою поклажу.

Старуха с тоненькими ногами вдруг говорит:

— Чего там, крыса у нас завелась.

«О чем это она?» — подумал Генрих. Он посмотрел на нее и только теперь заметил, как ядовито сверкают ее маленькие глазки, когда она смотрит на него. «Но о ком это она?» — думал он.

Деревню они покидали по той же дороге, по которой прибыли накануне. В ту сторону, куда они шли, уже тянулась вереница людей и повозок. Когда они приблизились к мертвому тополю, впереди началось какое-то волнение. Старая женщина впереди вдруг стала быстро-быстро креститься. Все-старались обойти тополь. Тогда и Генрих посмотрел на белесые ветви. А там был Рыжий. Чуть склонив голову набок, он висел на суку и смотрел на всех, кто сейчас проходил внизу. Утренний ветерок растрепал его рыжие волосы, хлопал фалдами зеленого пальто. Рыжий медленно поворачивался. И тогда все увидели и картонку у него на груди.

— Крыса, крыса проклятая!..

— Это не я! — закричал Генрих. — Не я, не я, дедушка Комарек!

Старик обнял его:

— Знаю, знаю, что ты этого не мог сделать. — Он увлек его подальше от мертвого дерева.

Когда крыши домов уже еле виднелись вдали и их обступило огромное поле, все они вдруг ощутили тишину, царившую вокруг.

— Не мучай себя, — сказал старый Комарек. — Пришел бы час, они все равно схватили б его.

— Правда, я не делал этого!

— Знаю. Но теперь забудь, не говори об этом.

«Может быть, и хорошо, что он это отрицает, — думал старик. — Правда, может быть, это к лучшему. О чем бы сейчас поговорить с мальчиком? А ведь поговорить обязательно надо».

— Я тебя все хотел спросить: не с озера ли ты? С Гольдапзее.

Мальчик тут же подтвердил, что он как раз из тех мест.

— Я еще нынче ночью думал, думал, и вдруг мне пришло в голову, что ты тоже, должно быть, оттуда.

— Вы, значит, знаете Гольдапзее?

— И как еще знаю!

— И барона фон Ошкената знаете?

— И барона фон Ошкената.

Вдали загромыхали орудия. Сначала как бы злобно лая, но постепенно взрывы делались все чаще и чаще и скоро слились в один сплошной гул. Казалось, что это вовсе не пушки стреляют, а людской стон стоит.

— А птичку-славку ты знаешь?

— Да, дедушка Комарек, хорошо знаю.

— А вот Большую выпь ты уже знать не можешь!

— Знаю, знаю, дедушка Комарек. И Большую выпь знаю.

В те дни они здорово продвинулись вперед, и Комарек считал, что они скоро выйдут к Одеру.