Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - страница 3

С таким же вниманием и интересом относился Пушкин и к памятникам эпистолярного творчества, хорошо сознавая огромное историко-литературное значение собственной переписки. В 1833 г. Плетнёв даже жаловался Жуковскому на то, что Пушкин «ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своём старые письма к себе».[7] Эти занятия Пушкина были отнюдь не случайными. Кажется, с уверенностью можно сказать, что ему же принадлежала первая идея издания своей переписки.[8] По крайней мере, когда умер Дельвиг, Пушкин 13/VII-1831 г. писал их общему лицейскому товарищу, М. Л. Яковлеву: «На днях пересмотрел я у себя письма Дельвига; может быть со временем это напечатаем. Нет ли у ней (вдовы Дельвига) моих к нему писем. Мы бы их соединили».

Смерть Дельвига углубила интерес Пушкина и ещё к одной форме мемуарного творчества, постоянно его привлекавшей: к отражению в мемуарной литературе образов замечательных современников. Ещё в 1826 г. он уговаривал Вяземского написать воспоминания о Карамзине.[9] В 1831 г. советовал Денису Давыдову писать воспоминания о ген. Раевском, а у кн. Юсупова выспрашивал его воспоминания о Фонвизине.[10] Когда же умер Дельвиг, Пушкин долго занят был мыслью о том, чтобы, совместно с Баратынским и Плетнёвым, написать воспоминания о жизни покойного друга.[11]

Трагическая гибель Пушкина внезапно поставила его друзей перед необходимостью мобилизовать собственные воспоминания о нём. Постоянная пропаганда Пушкиным мемуарного творчества, глубокий интерес его к мемуарной литературе и незавершённые попытки создания собственных мемуаров являлись своего рода завещанием друзьям, властно требовавшим исполнения. Завещание это, однако, осталось не выполненным. Если, по злой иронии судьбы, единственным видом прижизненных мемуаров о Пушкине были жандармские досье, часто с завидной тщательностью фиксировавшие подробности его жизни, то и после смерти поэта никто из его ближайших друзей и товарищей не написал воспоминаний о нём. Только однажды, в роковой день 27 января 1837 г. друзья поэта спохватились, что надо сохранить для потомства историю его предсмертных минут. Так случилось, что последние дни Пушкина запечатлены в целом ряде мемуарных и эпистолярных документов, принадлежащих друзьям, окружавшим умирающего (А. Тургеневу, Жуковскому, Вяземскому), и пользовавшим его врачам (Далю, Спасскому, Шольцу).

Известный немецкий критик Варнгаген фон Энзе ещё в 1839 г., откликнувшись на выход первых томов посмертного издания сочинений Пушкина, писал: «Биография Пушкина, которая представила бы откровенно и искренно все его отношения и его судьбу, была бы богатым подарком, заслуживающим благодарности, но в настоящее время трудно ожидать такой. Впрочем, пусть его соотечественники вместо того собирают и предварительно издают материалы для будущего употребления».[12]

Как ни странно, но первыми на этот призыв Варнгагена откликнулись лица, которым, казалось бы, вовсе не подобало выступать со своими воспоминаниями о Пушкине. Таковы были, например, третьестепенный литератор М. Макаров, написавший статью «А. С. Пушкин в детстве (Из записок о моём знакомстве)», или писатель А. Грен, сочинивший фантастические воспоминания о Пушкине на основании мифического архива поэта Теплякова. Но замечательно, что Плетнёв, опубликовавший эти, по собственному признанию, «прескучные и преглупые статьи» двоих «болтунов» в 1843 г. в своём «Современнике», объяснял, что напечатал их «единственно ради имени великого поэта».[13] Нельзя не признать, что это была довольно странная форма увековечения памяти Пушкина, особенно поскольку инициатива её принадлежала одному из лучших друзей поэта, который сам являлся неисчерпаемым кладезем воспоминаний о нём. Но Плетнёв отнюдь не представлял исключения. Молчали все близкие друзья поэта, хотя они отлично сознавали громадную ценность свидетельских показаний о Пушкине.[14] Так, историк-профессионал М. П. Погодин в 1846 г. записывал в своём дорожном дневнике: «Надо непременно бы собрать теперь все подробности, скажу кстати, о жизни, образе мыслей и действий нашего славного Пушкина, пока живы столько современников, которые его помнят хорошо, а то дети наши будут так же хлопотать и спорить о нём, как мы теперь — о годе и месте рождения Карамзина».