Пусть шарик летит - страница 12
— Привет, Гарри!
Ловко выписывая загогулины, Гарри со свирепым видом проехал мимо. Ноги у Гарри такие же крепкие и ловкие, как у диких коз. Это заметно, даже когда он на велосипеде. А когда он бьет по мячу, мяч летит до самого забора, за которым играют взрослые. Нелегкое дело для двенадцатилетнего. Но в школе он не блистает.
— Привет, Гарри!
Для своего возраста Гарри высокий. И умеет драться. Как-то после занятий он так отколотил Сисси Парслоу, что того пришлось вести к доктору, чтобы немного подлатать. Жуткая была драка. «Ну прямо убийство», — говорили ребята. Джону потом было очень грустно, и к Гарри он привязался, ведь у Гарри были большие неприятности, потому что всю вину он взял на себя. «Если этот Сисси станет к тебе снова приставать, — сказал Гарри Джону, — я его еще раз отделаю, да еще как».
— Привет, Гарри!
Гарри умчался, продолжая плести узоры. В его обществе Джон всегда стеснялся. Говорил слишком тихо. Не хотелось, чтобы Гарри считал, что он подлизывается.
Мимо него в новом автомобиле проехала миссис Парслоу. Направляется в торговый центр на Мейн-стрит — следующая за поворотом, всего в двухстах метрах. Миссис Парслоу воображает себя важной леди. Боковые стенки у машины белые, верх — цвета слоновой кости, а металлические детали — бронзовые. Сисси с самодовольной миной сидит на переднем сиденье. Нос задрал, уставился вперед. Думает, что он красавчик, а сам дрянь пресмыкающаяся. Сзади расселись три его жуткие сестрицы. Принцессами себя воображают, пусть соседи полюбуются.
«Понять не могу, где эти люди берут деньги, — сказала как-то мама. — Фрэд Парслоу их, должно быть, в лотерею выиграл». — «Не будь злой, дорогая, — возразил ей отец. — Если мы можем иметь две машины, позволь им иметь одну». — «Но ты человек с положением. А Фрэд Парслоу — мелкий служащий».
Возле ног Джона остановился маленький черный муравей. Он тащил за собой огромную хлебную крошку. Время от времени останавливался и переводил дыхание. Потом снова вцеплялся в свою ношу и волок ее дальше. За десять минут одолевал несколько сантиметров. Потрясающе! Ему наперерез поспешил другой маленький черный муравей. В сильном волнении он метался вокруг крошки, по первый муравей твердо стоял возле своей добычи, угрожающе подняв лапку. «Только тронь своими грязными лапами мою добычу, — пищал он, — и я тебе так врежу, что будешь помнить до середины следующей недели. Найди себе сам свою крошку!»
— Привет, Перси!
У Перси на поводке тявкающий австралийский терьер. Еще совсем рано, и десяти нет, а у Перси уже такой вид, словно его за волосы через лес протащили. Он всегда так выглядит. Терьер чуть больше кузнечика, а тянет со страшной силой. Рвется в разные стороны и издает ужасные звуки, вот-вот подавится. С таким щенком забот полон рот.
— Да что с тобой, наказание ты мое? — взвыл Перси. — Задохнуться хочешь, что ли?
— Привет, Перси!
— Привет, Джон!
— Ты куда?
— Угадай, — выдохнул Перси и, спотыкаясь, устремился за терьером.
— Я с тобой, Перси.
— Ну, кроха, — кричал Перси терьеру, — уж от старости ты не умрешь!
— Эй, Перси!
Крик его был как малыш на коротеньких ножках, который никого не может догнать.
Улица снова опустела. Ни Перси. Ни Сисси Парслоу. Ни Гарри. Ни Мейми. И муравей исчез.
Проехала машина Гиффордов.
Мистер Гиффорд — член совета графства. Очень важный. В праздничные дни приходит в школу и закатывает речь на полчаса. Сам жирный, волосы седые, щеки багровые, а нос — как кучка красного гравия, красный и шишковатый. На заборе у него висит табличка: «Осторожно. Стреляют». Ребята стараются ходить по противоположной стороне, а то вдруг выстрелят из пушки. Мама говорит, что табличка эта висит уже лет тридцать, во всяком случае, с тех пор, как они поселились на Уилсон-стрит. Мистер Гиффорд, похоже, никого за это время не убил, если только не хоронил тела тайно и не договорился с констеблем Бэрдом, чтобы его не арестовывали.
Мимо проехал бакалейщик.
— При-ири-привет, мистер Нигель!
Мистер Нигель, наверное, подсчитывает свои доходы.
Камень из Скоуна вдруг сделался слишком твердым. Через некоторое время так всегда бывает. Даже короли, когда их короновали, не должны были сидеть на нем часами.