Путь энтузиаста - страница 14

О, каким сереньким, маленьким, тихоньким он показался.

И жалкой, нелепой показалась любовь к Наташе, но сердце при встречах вздрагивало, томило, жгло.

Обиженными, грустными глазами смотрел на Наташу и чувствовал, что это ей приносило боль печали.

В одной из базарных кофеен заметил долговязого, беспокойного, смешного юношу, который пил кофе и что-то писал, взглядывая на потолок.

Познакомились.

Это был Илюша Грицаев, служащий в портовой конторе, родом из Николаева.

Подружились.

Выяснилось: год тому назад Илюша убежал из Николаева от родителей, – там у них бюро похоронных процессий, надо было возиться с покойниками – помогать отцу, словом – жизнь скучная и он утёк.

А тут, в Севастополе, устроился в портовую кон тору; безнадежно, как я, влюбился, стал писать драму в четырех действиях и мечтать о прочитанных книгах.

Мы великолепно поняли друг друга: бродили по ночам, произносили стихи, вкушали дыни, виноград, говорили о возлюбленных, уходили в Балаклаву, в Георгиевский монастырь, к Байдарским воротам – встречать восход солнца.

Щеголяли мечтательностью о будущем: Илюша готовился в драматурги, я – в поэты.

Однако, к осени пришлось разлучиться: следствием моей переписки с антрепренерами я получил предложение от антрепренера Филипповского приехать в Кременчуг на зимний сезон.

И, главное, получил на дорогу аванс.

Кременчуг.

И вот он – гоголевский «Днепр при тихой погоде».

А в общем – река небольшая, мелкая, неважнецкая река, и гоголевское восхваление вызывает улыбку: жаль, что Николай Васильевич не видел Камы.

Антрепренер Филипповский, не в пример другим, оказался превосходным человеком и пожелал, чтобы сезон я начал хорошей ролью.

Я постарался, и дело карьеры пошло: меня стали замечать.

Особенно хлопали гимназистки.

Жил у старых евреев и под постоянное пенье псалмов и моленье учил наизусть свои роли, спрашивал:

– Вам не мешаю?

Умный старик улыбался:

– Каждый делает свою голову.

Тут я призадумался.

Через каждые 2–3 дня я набивал голову разными неумными ролями подозрительных пьес, и это занятие смущало.

Несмотря на возрастающий первый успех, интересовала мысль:

А не пора ли бросить театр?

Тем более – актеры пьянствовали, играли в карты, возились с бабами, рассказывали гнусные анекдоты.

Тяготила эта пустяковая жизнь.

Мафусаил был прав:

– Каждый делает свою голову.

О сомненьях, раздумьях писал Илюше Грицаеву и он советовал бросить сцену.

Илюша теперь снова вернулся в Николаев, в родительский дом, и начал писать вторую драму.

Мой друг звал, призывал к себе в гости, чтобы вместе решить о жизни впереди.

По окончании кременчугского сезона, на первой неделе «великого поста» я прибыл в Николаев, и прямо с вокзала – в бюро похоронных процессий.

Следует сказать, что до этой поры мне никогда не доводилось бывать в подобных учреждениях и первые часы находился как бы в замешательстве: кругом гробы всяких размеров и качества, железные венки, кресты, украшения, туфли для покойников.

Тут же и жила семья Грицаевых.

Меня прекрасно встретили жирным обедом, но непривычность обстановки отбила обычный аппетит.

Илюше хорошо – он тут родился и вырос, а я только запомнил страшные рассказы нашей няни о гробах и покойниках.

Да и моя театральная профессия, веселая и беспечная, и моя жизнерадостная, восторженная натура ничего общего с гробовой обстановкой не имели.

А тут…

Даже от борща попахивало усопшим телом.

Да еще Илюша шутил:.

– Мы из покойников борщ варим – ну, и мясо, чорт возьми, – пальцы обсасываем.

Я делал вид, что готов улыбаться остроумию, а сам все думал: где же мы будем спать, ибо приближалась ночь.

Илюша повел меня во флигель, где две комнаты были набиты до потолка гробами, а в третьей, возле стены, стояли один на другом дорогие гробы и на полу два открытых, из которых в одном лежало одеяло Илюши.

И этот металлический гроб, по словам приятеля, стоил 90 рублей.

А другой, дубовый, с – золотыми украшениями; был оценен в 125 рублей и предназначался к моим услугам, в качестве очень удобной кровати, на готовых стружках для мягкости, и тут-же коленкоровая подушка.

Илюша объяснил, что спать в гробу чрезвычайно уютно и, главное, нам одним легко и бесконтрольно будет ложиться спать, когда угодно.