Путь энтузиаста - страница 6
Вторым номером, в качестве акробата, появился я – на трапеции.
Проделав несколько трюков, я начал «крутить мельницу» через голову, но так крутанул, что со всего размаху брякнулся головой об землю.
Публика заревела от ужаса.
Меня – несчастного именинника – долго обливали холодной водой, пока я вернулся с того света и дал признаки жизни.
Представленье кончилось.
К вечеру я отошел, оправился настолько, что предложил гостям дома выслушать несколько стихов собственного сочинения.
Приняв гордую позу, громко начал:
Взрослые домашние закричали:
– Ты врешь, врешь! Ты чай пьешь!
И не дали мне читать дальше.
Напрасно я силился объяснить, что это надо понимать особенно, что это – стихи.
Словом, сквозь слезы начал другое:
Ребятам это очень понравилось, но взрослые заявили, что эти стихи я украл наверно из Пушкина.
Тогда решил никогда больше не читать своих стихов дома и, кстати, отказался пить чай и не пил три года.
Но стихи – на зло взрослым – писал часто, упорно, много и прятал их в одно тайное место, хранил аккуратно.
А читал еще больше, запоем читал, заучивая большие поэмы Пушкина, Лермонтова, Некрасова.
Каждый двугривеный нес на базар и там на толчке покупал разные книжки и давал читать матросам, точно записывая кому какую книжку дал.
Особенно нравилось читать про разбойников.
До сих пор-запомнились три любимые: «Яшка Смертенский или Пермские леса», «Васька Балабурда», «Маркиз-вампир».
Но когда нашел на базаре «Стеньку Разина» – с ума спятил от восхищения, задыхался от приливающих восторгов, во снах понизовую вольницу видел, и с той поры все наши детские игры сводились – подряд несколько лет – к тому, что ребята выбирали меня «атаманом Стенькой» и я со своей шайкой плавая на лодках, на бревнах по Каме. Мы лазили, бегали по крышам огромных лабазов, скрывались в ящиках, в бочках, мы рыли в горах пещеры, влезали на вершины ёлок, пихт, свистели в четыре пальца, стреляли из самодельных самострелов, налетали на пристань, таскали орехи, конфеты, рожки, гвозди и все это добро делили в своих норах поровну.
Вообще с игрой в «Стеньку» было много работы, а польза та, что мы набрались здоровья, ловкости, смелости, энергии, силы.
Я перестал писать плаксивые стихи о сиротской доле. Почуял иное.
Например:
Эти стихи я сочинил на сеновале после того, как купил четверть фунта пороха, высыпал порох в проверченную дыру в косогоре и взорвал.
Вот это было громкое удовольствие!
Не знаю почему, но по-настоящему вдумчиво я верил тому, о чем пелось в песнях.
Каждая песня, если она грустная, действовала на меня так проникающе, что всё нутро наполнялось щемящими слезами.
Жадно прислушивался к прекрасным словам и моментально запоминал, как драгоценную правду о жизни, которой еще не знал, не изведал.
Однажды грузчики, сидя на ящиках во время ожиданья работы, пели:
Долгие месяцы эта песня была любимейшей, пока не услышал у тех же грузчиков:
Над этой песней я ревел, – так замечательно ее пели грузчики.
И по совету грузчиков, матросов я добился того, что мне купили гармошку дома, и вот скоро заиграл, запел:
Много выучил песен и распевал на дворе матросам под гармошку.
Много, жадно читал, много писал стихов и прятал, затаив неодолимое желание стать когда нибудь поэтом.
В школе читал наизусть заданные стихи лучше всех и легко, отлично писал школьные сочиненья, но никому никогда не говорил, что сочиняю свои стихи, ибо боялся насмешек, так как считал свои стихи плохими: ведь никто не учил меня и никто моей судьбой не интересовался.