Путь к Цитадели - страница 22

— Я шкуры, батька, доразвешу скоро, я токмо чуть-чуть отошёл…

Тут он заметил Бранда, и его поведение мгновенно изменилось.

-“Эй, малой”, - произнёс он с покровительственными нотками в голосе: “Ты чего здесь забыл? Ты караванный служка, наверное? Вот и иди тогда… Служи!”, - после чего рассмеялся собственной немудрёной шутке. В то же мгновение крепкая отцовская затрещина, подобно карающей божественной длани, опустилась на его затылок, заставляя с клацаньем сжаться разверстые доселе челюсти.

-“За что, батька?”, - обиженно просопел паренёк.

-“За дурость твою!”, - прошипел разгневанный отец, повернулся к Бранду и, немедля, рассыпался в извинениях.

— Ты уж прости его, знахарь. Он не со зла, недоросль просто и неслух. Скажи, чем можем загладить обиду?

-“Накормите горячим и дайте припасов на неделю, на том забудем.”, - незамедлительно воспользовался ситуацией отрок.

Это решение явственно удовлетворило охотника. Если бы Бранд оскорбился и разорвал едва достигнутую договорённость, потери оказались бы куда больше стоимости какой-то жалкой кучки провизии.

-“На том и порешим”, - выдохнул Гостомысл, вновь повернулся к сыну и рублено приказал

-“Неси жир. Свежий”, - задумался на вздох и спросил у отрока: “Кружку достанет, знахарь?”

— Полторы надобно. И глиняных полукружечных(34) бутылей дюжину.

-“Неси полторы!”, - рубанул охотник, не сомневаясь ни мгновения.

Первак стрелой рванул по тому же пути, которым явился, стремясь побыстрее загладить вину перед родителем (а может и просто желая скрыться с его глаз). Вновь оставленный наедине со старшим собеседником, Бранд, желая сколь можно быстро вернуться к работе, вежливо склонил голову, обозначая конец разговора, и вновь обратился к котлу. Подождав, пока деревенский уйдёт, отрок долили воды взамен выкипевшей и отмерял чарку коры, после чего стал шептать слова волшебного наговора

— На море на Окияне, да на острове Буяне, лежит бел-горюч камень-Алатырь. На камне том девица, швея-мастерица. Достаёт девица иглу железную, мёртвой водой калёную, живой водой омытую, берёт нить тонкую, доброй рукой сплетённую. Вдевает девица нить в ушко игольное, шьёт раны кровавые, затворяет руду алую. Ты, воды живая, чистая-ключевая, руду затвори, рану заживи. Как вода живая рану затворяет, так пусть и вода моя буди. Слова мои полны-наговорны, как Окиян-море синее, сила моя тверда, как Алатырь-камень. Кто Алатырь-камень изгложет, тот слова мои превозможет. Тако бысть, тако еси, тако буди!

Прочитав колдовские слова, Бранд дунул на кору, вкладывая туда их силу, затем засыпал в котелок и принялся равномерно помешивать отвар. Слова-словами, а простую работу руками никто не отменял. Впрочем, не успел отрок сделать и десятка движений ложкой, как в трёх шагах от него возник слуга, тот же, что приносил ему еду в лесу. Непонятно, как этот человек, нагруженный заплечной сумой с посудой и жиром, смог подобраться к костерку столь незаметно. Но, видно, таковы все опытные слуги. Подручный купца аккуратно поставил мешок и хотел уже вновь скрыться, но был остановлен спокойным, жёстким окликом отрока

— Забери это.

Слуга застыл, как вкопанный, медленно обернулся и недоумённо прошепелявил

— Господин сказал, доставь мальчику… Мальчик отказывается… Передать господину, что посылка не нужна?

— Сообщи, что я разрываю сделку. Всё, что дал мне твой хозяин, я верну этой ночью.

Сказав это, Бранд вернулся к работе, слуга же пожал плечами и испарился. Через три части явился Первак, неся жир в глиняной ёмкости. “Удачно они разминулись”, - подумалось отроку. Он, не поднимая головы от котелка, указал пальцем на место подле себя. Юнец со злобой во взгляде шваркнул посудину об мягкую землю, порывисто развернулся и резко, почти не сгибая коленей, зашагал прочь. Короткий оклик, подкреплённый щелчком пальцев догнал его через пару вздохов.

— Бутыли, десяток!

Первак повернулся и, ощерившись, выплюнул

— Не указывай мне, что делать, понял?!

Бранд оторвался от отвара и рассеянно переспросил

— Что прости? Не расслышал. И да, где бутыли? Хорошее снадобье выкипает почём зря!

Снадобье выкипало, а Первак закипал. Его лицо пошло красными пятнами и налилось кровью, как перезрелая вишня, глаза слегка вылезли из орбит, желая, по всей видимости, получше рассмотреть отрока, невольно оскорбившего ранимую пубертатную натуру.