Путь к морю - страница 2

Пацаны трутся около, смотрят и, запуская руки в пустые карманы, подавляют вздохи.

— Эх, вон тот бы якорек..

— Ласточку бы.

— Щерба, сколько за якорек маленький?

Щерба презрительно смотрит и цедит:

— Полтинник.

Кончено. Торговаться пацану нельзя. Пис поддаст пониже спины ногой и попадешь прямо в Хрусталку.

К удивлению окружающих, спросивший пацан не отошел сконфуженно в сторонку, а, вынув круглую блестящую монету, поднес ее к тупому носу Щербы и сказал:

— Сработай якорек!

Скоро наколка Щербы жадно впивалась в свежее тело, сквозь наложенную тонкую бумажку с рисунком, а паренек сидел и не вздрагивал, а только сжал губы.

— Это тот самый, с Ремесленной, которого Моряком прозвали.

— Ага, он! Ишь, чорт, заработал!

— Постой, заробишь якорек! — перешептывались водоносы, жадно следя за тем, как рука парня вздувалась синими бугорками после окончания операции.

— Готово.

— Получи.

Паренек бережно понес руку сушить.

Небо светлое и прозрачно-голубое, как тело медузы. В бухте тихо. На приморском бульваре гуляет народ. Говорят, придет эскадра и вот ждут. Солнце на исходе и веет холодком с открытого моря. Скоро закат, народ идет и заполняет бульвар.

Внизу на камнях плещутся ребятишки, забираются на каменные барьеры и прыгают через камни в воду.

Особенно приезжие дивятся на их ловкость. Якорек на руке высох, и коричневый парень тоже здесь. А кучка водоносов следит и ходит за ним по пятам.

— Моряк, здорово! — подошел к коричневому папиросник и потянул руку из-за лотка.

— Эх, у тебя якорь?

— Якорь, — согласился моряк и посмотрел на руку.

— Сколько?

— Полтинник.

— Ну!

— Да, я заробил малость, с водой вышел. Около двух сторговал.

Глаза папиросника расширились.

— Двух рублей, а?

— Ну, да.

— На воде? Да это я лоток расшибу!

Друзья уселись на барьер, и папиросник стукнул лотком, точно правда хотел расшибить его, засаленный, грязный, с обшарканными пачками папирос.

— Мы его расшибем, два рубля урвал, — скрипели зубами водоносы. — Два рубля…

Море вдруг почернело и застонал ревун,[3] будто тоже пожалел два рубля.

Ребятишки, кувыркавшиеся на камнях, насторожились.

Ревун застонал сильней и протяжней, стал жаловаться громче и громче и скоро завыл нудно, со вздохами.

Ребятишки убрались с моря и засели на барьере, свесив ноги, по воде побежали барашки. И там, куда шло солнце, потемнело. Ветер осторожно пробежал по верхушкам деревьев и потом подул порывисто горячий и нервный.

На камни выбежала косматая волна и ухнула, обдав мелкими брызгами барьер.

Ребята взвизгнули:

— А ну, еще, а ну, скорей…

Вторая не дошла, третья хлестнула подальше, а четвертая ударила прямо в лоб барьеру и взметнула вверх стену брызг. Пацаны едва усидели. Папиросник оттащил коробку, накрыл ею свою одежду и морякову и оба уселись рядышком, готовясь к буре.

Ревун заревел по настоящему, и скоро публика отодвинулась от барьера, где волны стали ударяться в его упрямый лоб и взметывать столбы выше барьера, выше деревьев. Волны ухали и бросали мелкий камень с такой силой, что он ранил лицо. Тут ребята не вытерпели, вперебой вскакивали они на барьер и изловчались бросаться в отходящую волну, пролететь ее и попасть в идущие и бороться и визжать — как дикарята. Публика смотрела на их игру, и возгласы удивления и страха вырывались у всех.

А ревун не ревел, а орал отчаянно, и крик его рвал, уши и волны глушили своими ударами, и гудел крепкий лоб барьера, едва удерживая и отбивая вверх столбы бешеной воды.

Пацаны, лягушатами увертываясь, чтоб не быть размозженными волной о барьер, стали вылезать и поглядывать друг на друга, как бы говоря:

— Это уж чересчур.

Повылезли все и стали греться и одеваться, косясь на взлетающие двухэтажные стены воды.

— Ну, как, здорово? подошел к кучке пацанов пионер.

Скосились презрительно глаза.

— А ты бы попробовал.

— Да он москвич![4].

— Хуже, девчатник, вместе с девками они.

Пацаны, самостоятельные и отчаянные, не терпели пионеров: это паиньки, прилизанки, в игрушки играют. Везде они задевали пионеров и относились к ним с пренебрежением.

Пионера это задело.

— У нас разницы нет, девчата и ребята равны, а что я не трус — можете убедиться.