Путь к себе - страница 16

Иван слушал, кивал головой, кашлял…

— А с работой как? Инвалидность оформите?

— Какой Вы, инвалид! Справочку о полном выздоровлении выпишем. Конечно, с администрацией своего учебного заведения сами беседовать будете. Доложу я Вам, первый случай в моей практике. Чтобы педагоги из окна во время урока прыгали.»

***

Иван, бывший педагог женской гимназии, а ныне душевнобольной, идущий на поправку, от холода не страдал: собственная кочегарка лечебницы работала исправно. Дров и угля хватало. Дай Бог здоровья благотворителям и городской управе.

Первые дни пребывания на излечении отпечатались в воспалённом мозгу больного как череда непрерывного кошмара: «Как? Почему? Вот был совершенно здоров и нате вам — душою занедужил!»

От окончательной и бесповоротной депрессии спасли несчастного не лекарства и доктора. Благотворное и неожиданно участие полоумного старика, требовавшего от него немедленной дуэли в парке на Озере, помогло. И совсем не такой уж полоумный оказался. Экстравагантный — да. Но на остальных психических не похож. И отношение к нему особенное, словно все норовят подыграть чудаку. Даже Лхасаран Цэрэмпилович.

Многое из старой столичной жизни порассказать может. Интересно. Синематографа в лечебнице нет, а его послушаешь, как хорошую фильму посмотрел. Да ещё не немую, со звуком.

Только лечение ни на шаг вперёд… нет прогресса. Врачи не замечают, а от Их Сиятельства не укроешься. Старец мигом подметил: беседует частенько Иван Семёнович с кем-то. Сам при этом смущаясь и по сторонам озираясь — не ровен час кто заметит!

— Ты, друг мой по узилищу, Иоанн, не расстраивайся. Раздвоение личности эта напасть называется. Я и сам к ней склонен, только ещё хуже: у меня и растроения, и расчетверения случаются. Научился виду не подавать. Доктора, как заметят, начинают троекратно, против обычного, микстур да пилюль давать. Без толку. Только голова дуреет. А могут и в другое отделение перевести, где порядки строже, и не погуляешь уже свободно, и цветочками заниматься не пустят. Ты беседуй с ним, беседуй. Да только не при докторах. Он ведь похож на тебя?

— Истинно похож, Ваше Сиятельство!

— Вот и мои все со мной вроде на одно лицо, но, то какие-то азиатистые, — шепотом добавил, ‑ одначе, все на самого Государя похожи.

— Николая Александровича?

— Александра Павловича Благословенного…

— Тень Императора Вас тоже бесед удостаивает? Понятно: вы до сумасшествия, наверняка, важным вельможей были.

— Всё-то тебе ясно да понятно. В том и заковыка — вроде я сам этот Александр Павлович и есть!

— А докторам известно?

— Что доктора! Так и сказал я им! Манию величая припишут, да в одну палату с Александром Македонским и Мессией упекут. А они буйные! И меня с ними заодно к койке привязывать станут.

— А мне как быть, сделайте милость, посоветуйте!

— Никому своих бесед не открывай. Разве только мне, если будет охота. Беседуй. Поговоришь — легче станет.

***

Приходил к Ивану Семёновичу какой-то замызганый, плохо бритый Иван, говорил, тоже на голову недужен. А дурно побрит, потому, что в лечебнице бритвы недозволенны. Парикмахер бывает редко, и то с электрической бритвою, а она щетину только мнёт да дёргает. «Совсем заговаривается. Бритва на электрическом ходу — такое и не каждый больной придумает».

Однако Ивану Семёновичу в целом приятны были встречи с двойником. Хоть и разговоры странные: профсоюз, разряд, тарификация.

Однако,… про букет Офелии мыслил точь-в точь, как сам педагог женской гимназии. И тоже понимал, что врачам про прекрасную деву говорить не следует: совсем залечат. Ещё собирался в должности восстанавливаться в какой-то школе или институте со странным наименованием «Колледж».

Возвращение блудного звонаря

Очередная фотосессия Яши-Ризеншнауцера под патронажем экстрасенса Виктора Пепелова проходила с небывалым энтузиазмом. Плёнки от ФЭД-10 при проявке дали неожиданный результат: на негативе отчётливо проступал контур рыбины. Породу по негативному изображению определить не удалось. Отпечатали: на фотобумаге лишь старая бревенчатая городьба на пустом ныне месте — тоже ошеломляет!

Безудушная «цифра» буржуйских фотокамер, при всём при том, бесстрастно фиксировала окружающую действительность. Нет у «цифры» творческого начала. И вообще, подумав хорошенько, фотограф решил: чем проще, тем достовернее. Был в его коллекции древний аппарат на массивной треноге, работавшей на фотопластинках.