Путь усталости - страница 13
Что-то рвется и кричит во мне.
Исчезает друга образ зыбкий,
Расплываясь в дымной пелене.
Я давно не верю детским книгам,
Усмирил мечты строптивый бег.
Отчего ж в печальной песне Грига
Стала чудиться теперь Сольвейг?
Может, близится мое спасенье?
Может быть, жива душа моя?
Лейся торжествующее пенье,
Все преграды руша и круша!
В грудь открытую входите звуки,
Сердце вырвите и бросьте псам!
В грозный миг животворящей муки,
Приговор себе я вынес сам.
И подняв над скользким эшафотом
За волосы голову свою,
Я, безглавый, по кровавым нотам
Гимн освобождения пою.
«Солнце нежно красит апельсины…»
Солнце нежно красит апельсины,
Золотит в саду моем лимон,
Только я совсем иной равнины
Слышу по ночам предсмертный стон.
Там теперь в неумолимой воле
Осень медный обнажила меч,
И, гуляя с ветром в сжатом поле,
Головы цветам срубает с плеч.
Треугольные кроят лоскутья
В полинялом небе журавли,
И, как слезы, зерна сыплют прутья
У межи забытой конопли.
Стелет вечер простыни тумана
Над рекою, поджидая ночь.
И осин кровоточащим ранам
Тщетно солнце силится помочь…
Рядом сын, мой мальчик, ровно дышит;
Может быть, счастливей будет он,
Боже, дай, чтоб память отчей крыши
Не плелась за ним до похорон.
Касабланка, 1950.
МАТЕРИ
Нет нежности мучительней и глубже,
Но тайной нежностью свой грех не искуплю,
О объясни, родная, почему же
Я мучаю всех тех, кого люблю?
По вечерам с усталостью привычной
Сажусь за стол, всему вокруг чужой,
И к жизни повседневной безразличный
В беседу ухожу с моей душой.
Как много в ней накоплено обиды,
Но кто в том виноват? Конечно, я!
Перечитать бы снова Майн Рида,
Поплакать бы, рыданий не тая.
Ты думаешь, что я не замечаю
Твоих всегдашних ласковых забот,
Когда, себе отказывая, к чаю
Мне сберегаешь пряник или торт.
Одно лишь жаль, что не вернуть то время,
Когда лечил все беды шоколад,
Когда обиды забывал совсем я,
Но детство нам не возвратить назад.
О как люблю я все твои морщинки,
Усталых рук трепещущую дрожь,
За них готов я пасть на поединке,
И другу лучшему всадил бы в сердце нож.
Прости меня, пускай я злой и гадкий,
Но ты всегда умела все прощать,
Мой вечный друг, испытанный и верный,
Усталая, дряхлеющая мать.
Берлин, 1943.
СЕРБКЕ
Ты волновалась, ты трепетала,
Вся озаренная пламенем страсти.
Горькой обиды острое жало
Сердце твое разрывало на части.
К солнцу из кровью пропитанной глины
Чуть пробивались первые травы,
Корчились в небе весеннем руины,
Воздух был полон трупной отравы.
Мягкое кресло покоило сладко
Тело мое, непривычное к битвам,
Губы кривились улыбкою гадкой,
Был я к твоим безучастен молитвам.
Жаль, что тогда ты меня не убила.
Был недостойной я смерти достоин.
В брани святой с сатанинскою силой
Каждый, кто дышит, — трус или воин.
Как исковеркало души изгнанье,
Все мы живем только нашим и личным.
Тот, кто отравлен мести желаньем,
К дому чужому стал безразличным,
Белград, весна 1941.
НА ПОКУПКУ СОБАКИ
Мне нужен друг, который мог бы слушать
Внимательно, не споря и не плача,
Так, как умеет только, свесив уши,
Не человек, а верная собака.
Чтобы в мои глаза впиваясь взглядом,
И в них глубинную читая муку,
В печальном месте моего рассказа
Мне с состраданием лизала руку.
Мне дружбы человеческой не надо.
Я разучился доверяться людям.
Четвероногий друг мне нужен рядом,
Мы понимать друг друга лучше будем.
Касабланка, 1949.
«Сколько слов ненужных! Сколько споров!..»
Софье Михайловне Зерновой
Сколько слов ненужных! Сколько споров!
Просто ради спора — ни о чем.
Сколько мысли вычурных узоров
Манят наши души калачом.
В суете житейской, без остатка,
Как солома на ветру горим,
Позабыв, что жизни слишком краткой,
Каждый миг в веках неповторим.
Плохо годы мы берем на плечи,
Плачем над ненужным пустяком,
Много и упорно тело лечим,
Дух безжалостно отдав на слом.
Зря бесценный дар нам послан свыше,
Не умеем мы его хранить.
Не умеем день за днем все выше
К Господа Престолу восходить.
Мы богатыми считаем нищих,
Добрыми — расчетливых лжецов,
И, свое лишь зная пепелище,
Погибающих не слышим зов.
Взявши хлеб, ты миру отдал крохи.
Так ли надо делать свой талант?
Часто в жизни жалком скоморохе
Нерадивый погребен гигант.
Касабланка, 11 августа 1960
«Был день такой же, как сегодня…»