Путь в космос - страница 11
Л у п а т о в. Если вы не прекратите ваши смертельные эксперименты, я возбужу дело об увольнении вас из армии. (Уходит.)
Г о с т ь. Да, то, что вы делаете, — это опасно, очень опасно. Я здесь, на земле, чуть не умер со страху, наблюдая за вашим полетом. Но совершенно не понимаю господина полковника. Может быть, вы мне объясните…
И в а н. Застарелая болезнь — что позволено Европе, то запрещено России. Но ничего, мы, нижегородские, люди крепкие!
Г о с т ь. Завидую вашему оптимизму.
И в а н. А вы пессимист? Не надо, дорогой, не надо! Это не дело. Это не по-русски.
Г о с т ь. Пессимизм, по-моему, одна из основных черт русского характера.
И в а н. «Умом Россию не понять…» Тютчев. Читали? Впрочем, не будем. Это заведет нас слишком далеко.
Г о с т ь. Почему вы не написали о вашей мертвой петле?
И в а н. Я писал. Для себя, для друзей. А то, что имеете в виду вы, так я не писатель — летчик.
Г о с т ь. Каждый, кто пережил что-то невероятное, должен рассказать об этом людям. И если он сделает это хорошо — он писатель.
И в а н. Это не по мне. Я летчик.
Г о с т ь. А хотите, это сделаю я? Что вы чувствуете при совершении вашей мертвой петли?
И в а н. Что она — живая.
Г о с т ь. Прекрасно. Вот об этом-то я и напишу. А что вы чувствовали в первый раз?
И в а н. Вы мальчишкой кувыркались на лугу?
Г о с т ь. Мальчишкой? На лугу? Не помню…
И в а н. Не может быть! Этого нельзя не помнить. Тогда попробуйте.
Г о с т ь. Что, здесь? Сейчас?
И в а н. Здесь. Сейчас. И немедленно.
Г о с т ь. Ну что ж… (Кувыркается.)
И в а н. Что чувствуете?
Г о с т ь. Не понял…
И в а н. Тогда попробуйте еще.
Вбегает М а р ь я. Вслед за ней появляется С ы с о й.
М а р ь я. Ты здесь? Живой! (Приникает к Ивану.)
И в а н. Что ты, Маша?
М а р ь я. Ничего. Ты жив!
И в а н. Да что случилось?
М а р ь я. Леня Есипов… погиб!
И в а н. Леня?!
М а р ь я. Пришла ко мне его сестра…
И в а н. Как это случилось? Где? Когда?
М а р ь я. Не могу! Больше не могу!..
И в а н. Ну что ты, Машенька! Успокойся, Маша, успокойся.
М а р ь я. У меня нет больше сил! Понимаешь, больше нет сил! Кузьминский! Стоякин! Павлов! Исаченко! Фирсов! Есипов! Кто следующий? Кто?!
И в а н. Я понимаю тебя, Машенька, я все понимаю. Но что прикажешь делать? Перестать быть самим собой? Перестать быть русским офицером?
М а р ь я. Но не все же русские офицеры такие!..
И в а н. Не надо, Машенька! Пойдем. Может быть, может быть… Однако пойми… Впрочем, не будем здесь, сейчас… Пойдем. Полеты кончились, теперь я два дня дома… Пойдем.
Иван и Марья уходят. Гость долго смотрит им вслед, потом садится за стол, быстро пишет что-то.
С ы с о й. Вот об чем писать-то надо, господин писатель!
Г о с т ь. А что, и вправду часто гибнут?
С ы с о й. А то вы не знаете?
Г о с т ь. Да как-то не задумывался.
С ы с о й. Машины хреновые! Взлетел, а тут ветер — вот тебе и хана! Только такие орлы, как мой поручик, и выныривают. А вы там о французах пишете. Им хорошо, французам. Заводы на них работают. Надо самолет — пожалуйста. А мы — лапотники… Ну ничего! Дай срок! Вздохнет еще Россиюшка! Вздохнет!..
Х о р
ОДНА, НО ПЛАМЕННАЯ СТРАСТЬ
Титры «Близ Нижнего Новгорода» и «1929». Ясное утро. Высокий берег Волги. Где-то рядом пасется стадо. Позвякивают колокольчики на шеях коров. Появляется Н и к о л а й П е т р о в и ч в форме офицера летных войск. Он кого-то ищет. (В этом эпизоде в произношении Ивана и Сысоя желательно волжское оканье.)