Путешествие Феди Карасика - страница 10

Федя и мама тоже побежали по коридору, потому что не бежать, оказывается, когда все бегут, нельзя. Отец куда-то пропал, толпа ли его оторвала и бросила в иную сторону или он где-то впереди — сказать было трудно.

Но вот и полки четвертого класса, самого дешевого, но самого веселого. «Словно общежитие», — мелькнуло в голове Феди. Он бывал не раз в школьном интернате, где жили ребята, чьи родители работают в хуторах, в степи. Только там — кровати, много кроватей и тумбочек, а здесь — в два этажа деревянные полки, на которых можно сидеть, лежать.

— Федя! Поля! — услышал Федя голос отца. — Идите сюда!

Отец сидел на нижней полке и махал руками. Значит, он прорвался и вот успел занять место. Федя знает, что батя у него — человек сноровистый, не то что мама или он — Федя. Федя весь в маму в этом смысле: стеснительный, «языком боится повернуть». Так его иногда характеризует отец, пытаясь разжечь в нем самолюбие.

В «общежитии» было темно, хотя на улице солнечный день сверкал всеми красками. Ровный, широкий квадрат открытых дверей-ворот на корму, ту самую корму, от которой так старалась уберечь Федю мама, напоминал о том, что на улице не ночь, не вечер, а светлый день.

Мама с тревогой поглядывала в проем на корму: слишком эта корма оказалась близко от места, где будет ехать сын.

— Ты, Феденька, не ходи по пароходу, — умоляюще попросила она.

А отец уже встал со скамейки. Почему-то держал в руке скомканную фуражку.

— Как бы и нам не уехать с тобой, два гудка было уже. — Он нагнулся, поцеловал Федю. Мама тоже принялась целовать Федю. Потом они торопливо ушли по узкому коридору, и Федя остался один. Загудел третий гудок.

— Иди, помаши отцу-то с матерью, — посоветовала старая тетенька, сидевшая на соседней с Федей скамье.

— Иди, иди…

Пароход яростно задрожал всем корпусом. Федя, оставив портфелек и узелок с продуктами, пошел на корму. Встал у чугунного кнехта-тумбы, с которой матрос уже сбросил чалку. Федя перед этим слышал откуда-то сверху команду: «Отдать швартовы!» Корма совсем вплотную притерлась к пристани. Пароход разворачивался медленно-медленно на простор Волги. Вот колеса застучали плицами по воде чаще, чаще, и щель между пристанью и кормой стала быстро расширяться. И тут Федя глянул на пристань. Отец с матерью стояли у перил и махали ему руками. В руке у мамы белый платочек, лицо у нее растерянное, беспомощное, на нем столько тревоги, словно с Федей уже сейчас должна случиться беда.

У Феди что-то шевельнулось в груди, губы задрожали, но он сдержал себя и стал отчаянно махать руками.

Потом пристань была уже далеко, люди на ней стали неразличимы, Федя стал смотреть на воду за кормой. Вода бежала голубыми волнами за пароходом, крутилась яростными воронками. Над кормой кричали чайки.

Сливаясь в грохот водопада, шумит вода под ударами лопастей колес «Чайковского». Уплывают и уплывают назад пристанешки, выстроившиеся, как на параде вдоль берега, лодки. Их много, лодок, стоит у Крутоярска. Когда они остались позади, Федя видит, как лодки, будто по команде, раскачиваются с борта на борт, как бы танцуют какой-то непонятный танец.

С берега на пароход, проплывающий мимо, с любопытством смотрят домишки городка. Они здесь такие же деревянные, как и в Песчанке. Посверкивают на солнце окнами, и Феде кажется, что они даже слегка поворачиваются вслед за пароходом.

А вот и железная деревня нефтебазы. Совсем рядом. Эти железные баки-резервуары, расставленные на высоком берегу, видны и из Песчанки, но оттуда они кажутся маленькими, похожими на консервные банки, а рядом — это огромные железные бочки.

Прощальным маяком провожает Федю торчащая, словно палец, на лысом холме, водонапорная башня. Она потом еще долго будет маячить в сизоватом мареве у горизонта, как бы не желая расставаться с Федей.

А справа — песчаные косы, отмели, желтый теплый берег Фединых рыбалок, золотой пляж, протянувшийся на многие-многие километры. Вон одиноко среди желтого царства песка приткнулся к берегу дебаркадер, а к нему приноравливается пристать бочком белый «Москвичок».