Путешествие на "Щелье" - страница 11
Буторин пошел спать на «Щелью», я остался у догорающего костра, закурил. Над «Щельей» распростерла ветви громадная сосна. Полной кроной вдыхала она ночную свежесть. Высоко над Кулоем пролетела стая гусей — на север, к своим гнездовьям. Там, за кромкой леса–море. Наше путешествие, думал я в ту ночь, может быть неповторимо прекрасным, по–весеннему радостным, его не смогут омрачить никакие трудности… Я люблю большие города, через которые прокатываются невидимые волны жизни всей Земли. С нетерпением жду по утрам свежие газеты и журналы, ни на минуту не выключаю радио. Но эта жизнь утомляет, и я время от времени забираюсь куда–нибудь в глухомань. На рыбалке со мной происходит удивительная метаморфоза: я теряю интерес к событиям, происходящим в мире, забываю о том, что на свете существуют книги, от радостей и горестей миллиардов людей душа отгораживается каким–то защитным экраном. Как у первобытного дикаря, главная забота — будет ли клевать рыба. Высшее наслаждение — подцепить на блесну щуку или окуня, перебрать отяжелевшую от добычи сеть. Не понимаю людей, которые проводят отпуск в несусветной тесноте на курортах, в домах отдыха.
Недалеко от Архангельска есть дивное Большое Слободское озеро. Это территория бобрового заказника. Чтобы попасть туда, надо проехать сорок километров по железной дороге до станции Тундра, потом пройти около двадцати километров по деревянной тропе — стесанным сверху бревнам, уложенным в линию. По сторонам–трясина, заболоченные лесные дебри.
На Слободском озере я впервые побывал однажды весной с детским писателем Иваном Полуяновым, заядлым охотником. Мы выехали из Архангельска в ненастную погоду, с моря дул порывистый ледяной ветер, моросил нудный дождь, над взлохмаченной Северной Двиной клубилась мгла.
Деревянная тропа вывела нас в большую долину, окруженную холмами. На дне ее блестело озеро. Его длина — километров восемь. От самого берега несколькими ярусами высоко в небо поднимался лес. В первом ряду — ярко–зеленые березы, кус тарник, молодые осины. А выше громоздились темные, угрюмые ели. Склонов не видно, казалось, чем дальше от озера, тем выше деревья. В последнем ряду–какие–то допотопные стометровые гиганты. Здесь было тихо, тепло, редкие белые облака висели над озером. На берегу мы увидели грубо сколоченный стол, вкопанный в землю, скамейку. Полуянов вскинул ружье, один за другим прогремели два выстрела. В стороне, недалеко от нас, из камышей выскользнула узкая лодка, в ней сидел сухощавый, с темным от загара лицом человек, похожий на индейца из романа Фенимора Купера. На коленях
— Пирога, — сказал я. — Это Чингачгук
— Точно, — рассмеялся Полуянов. — Он же Паровщиков, директор заказника. Его вигвам на той стороне. Нам повезло. Знаешь, как называется это место? Пристань Долгие Крики.
Хозяин редко бывает дома. Придут гости и начинают вопить…
В Слободское озеро впадают две речки и одна вытекает из него. В них и живут бобры, завезенные сюда в тридцатых годах. Постепенно они расселяются по всей Архангельской области.
Паровщиков устроил нас в гостинице–пустом, просторном доме — и пригласил обедать. У нас глаза разбежались: медвежатина, дичь, соленая и свежая рыба, грузди. Ах, что это были за грузди — маленькие, сахарно–белые, будто тронутые инеем, хрустящие…
Я поинтересовался, давно ли живет здесь хозяин.
— Больше двадцати лет, — ответил Паровщиков. — Между прочим, на дне этого озера лежат ключи от рая.
Мы рассмеялись.
— История забавная, — продолжал он. — До революции здесь жили монахи–старообрядцы. Однажды собрали крестьян из окрестных деревень, игумен показал ключи, объявил, что они от рая, выехал на лодке на середину озера и бросил их в воду. Говорят, фанатики топились здесь, рассчитывали, наверно, угодить прямо в рай.
Мы, конечно, искупались в озере, все–таки «святая» вода. Наловили окуней и щук больше, чем могли унести, половину оставили хозяину — на корм собакам. Вернулись в Архангельск, там по–прежнему моросил дождь. Горы каменного угля на берегу, подъемные краны. Контраст был слишком резким, переход из одного мира в другой — внезапным.