Путешествие вокруг света - страница 38

, любезной подруги г-жи Сталь, приятное общество которой я имел удовольствие разделять в течение долгого времени. Когда я увидел здесь ее портрет, то все наше путешествие показалось мне не больше чем забавным, правда, порой скучно рассказанным анекдотом.

11 июля, в церковный праздник Св. Петра и Павла, мы участвовали в денежном пожертвовании на строительство церкви. В этот день нас принимал главный представитель Российско-Американской компании^>{118}.

12-го мы отмечали у себя день рождения Глеба Семеновича. Матросы пришли на праздник весьма охотно, потому что Шишмарева все любили. Этот праздник дает мне повод рассказать о русском обычае, который может показаться странным, если принять во внимание наличие строгой муштры и безусловного подчинения матросов своим офицерам. Однако мне кажется, что отношение простого русского к своим господам, будь то капитан, барин или император, можно назвать скорее детским, чем рабским. Хотя он и подчиняется палке, но способен отстаивать свои детские свободы. Матросы, построившись в две шеренги лицом друг к другу и взявшись за руки, схватили Отто Евстафьевича и безжалостно заставили его «проплыть» по рукам. Такое своеобразное подбрасывание у нас вряд ли бы сошло за проявление уважения или дружеского расположения. За Отто Евстафьевичем наступила очередь Глеба Семеновича, а затем всех, кого удалось поймать. Тех, кто пользовался большей любовью, подбрасывали особенно высоко и безжалостно. После я узнал, что подвергшийся этой процедуре должен был отблагодарить команду подарком.

13 июля мы были готовы к отплытию, но столь желанная почта из Санкт-Петербурга так и не прибыла, и пришлось отложить наши ожидания до осени 1817 года, когда мы вновь вернемся на Камчатку. Однако и этим ожиданиям не суждено было сбыться. За три года мы не получили ни одной весточки с родины, ни одного письма от близких. Если бы не сильное желание поскорее получить здесь почту, то я предпринял бы экскурсию во внутренние районы. Но было еще слишком рано, поскольку зима пока не собиралась уступать свои права. Когда мы прибыли сюда, в окрестностях города еще лежал снег, но все же появились и первые признаки весны. Когда я писал отсюда на родину и на бумагу ложились мертвые буквы, которые и сами не были откликом, да и не находили ответного отклика, у меня мучительно сжималось сердце.

Хочу рассказать еще вот о чем. Из книг, оставленных здесь или в соседних внутренних областях Сибири путешественниками еще со времен Беринга^>{119}, составилась целая библиотека, где, к нашему удивлению и радости, мы обнаружили произведения, отсутствие которых ощущали весьма болезненно. Труды Боска^>{120} могли бы служить пособием при очень заманчивом для нас изучении морских червей, и в таком руководстве мы остро нуждались. Не говорю уже о том, сколь желанными оказались для нас в этом северном краю «Путешествия» Палласа^>{121} и «Флора Сибири» Гмелина^>{122}. По мнению губернатора, самое естественное предназначение этих книг — быть участниками таких научных экспедиций, как наша, и посему он разрешил взять из библиотеки нужные мне книги, с тем непременным условием, чтобы по возвращении я передал их Петербургской академии. Среди других в библиотеке было несколько книг, которые некогда оставил на китайской границе Юлиус Клапрот^>{123}. На них стоял его китайский штемпель — изречение Конфуция: «Ученые — это светочи во тьме». Такой же штемпель был и у меня, Юлиус Клапрот подарил его мне в 1804 или 1805 году, когда мы с ним дружно жили в Берлине и я хотел выучиться у него китайскому языку. Случайно я взял этот штемпель с собой в путешествие и мог бы, предъявив его, вполне обоснованно претендовать на эти книги как на свою собственность.

Естествоиспытателю и коллекционеру Редовскому, нашедшему в этом уголке земли свой несчастный конец, принадлежали два маленьких ящика с засушенными растениями и промокательной бумагой, которые г-н Рудаков преподнес мне в подарок. Промокательная бумага мне была очень нужна. Как бережно я расходовал каждый клочок! В одном письме, написанном из города Св. Петра и Павла, я с глубокой благодарностью упоминал о бумажных рулончиках, подаренных мне детьми одного друга перед отплытием из Копенгагена.