Путешествие вокруг вулкана - страница 34

Марию Кирилловну интересовал лес, она делала какие-то пометки в записной книжке. Кузю — пейзаж, он то и дело перезаряжал фотоаппарат. Григорий Иванович весь ушел в воспоминания и казался рассеянным.

— Давайте поднимемся на эту гору! — предложил Кузя.

— Наверное, такой вид!

Мария Кирилловна кивнула головой. Они направились к горе.

— Я похожу здесь! — крикнула я вдогонку.

— Только осторожнее! — на всякий случай сказала Пинегина. И они ушли, все трое. Скоро и голосов их не стало слышно.

Оставшись одна, я, очень довольная, пошла по улице, обходя кусты и камни. Я с детства любила блуждать одна по незнакомым местам, наслаждаясь ощущением открытия. Сколько я таких «открытий» сделала в Подмосковье! Я знала, что с горы вид изумительный, но рудник влек меня заброшенностью и предчувствием тайны. Когда-то здесь жили люди. Они трудились, любили, ненавидели, мечтали, надеялись, сомневались и верили, плакали и смеялись, женились и умирали. Неужели ничего от них не осталось? А когда рудник вновь оживет после сорокалетнего сна, здесь будут другие люди, другие нравы, другие мечты и сомнения. И любовь их будет другая, и ненависть, и дружба, и самый труд. И новые песни будут звучать на этих улицах… Я подошла к одной избе… не знаю до сих пор, почему я выбрала ее. Ничем она не выделялась среди других бревенчатых изб. Дверь была в исправности. Я открыла ее и вошла. Уже открывая, я ощутила дрожь во всем теле — мне стало страшно… Но я уже вошла. Посреди избы стоял Харитон и настороженно смотрел на меня.

Как он изменился! Я едва узнала его. Оброс русой бородой, исхудал, оборвался. Но главное — глаза!!! Если бы вы только видели эти одичавшие, почти безумные глаза! Они странно посветлели, будто выгорели. Зрачок был узок, как у кошки…

От ужаса я закричала. Он сразу заткнул мне рот шершавой горячей рукой.

— Таиска! Не ори. Слышь!

Я замолчала, и он выпустил меня.

— Кто еще здесь, кроме Григория Ивановича? Я узнал его голос.

— Наш студент Колесников и Мария Кирилловна.

— Лесничиха?

Лицо его исказилось: не то страхом, не то еще каким-то смутным чувством.

— Она… не войдет сюда?

— Не знаю, сейчас они на горе. Их видно отсюда.

— Крепкая! Только похоронила мужа и…

— Харитон! Разве ты не знаешь? Ты же его не убил, только ранил. Зачем ты это сделал? Ефрем Георгиевич уже поправился. Он уехал в санаторий.

Да, Харитон не знал… Так я и думала: он жестоко раскаялся в своем преступлении. С минуту он широко открытыми светлосерыми глазами смотрел на меня — еще не верил. До чего же он был похож на Василия! Василия, жалкого, одинокого, ошибающегося. А таким я видела его в тот день, когда он отказался от меня и вернулся к жене, которую не любил.

Харитон пошатнулся. Как слепой, он нащупал стол, скамью рядом и не сел — упал на нее. Он заплакал, не закрывая лица, не стесняясь облегчающих слез.

— Не убил! Не убил! — бормотал он сквозь слезы. Мощные плечи его вздрагивали.

Не знаю, может, не пристало комсомолке жалеть хулигана и браконьера, покушавшегося на убийство, но я, не раздумывая, бросилась к Харитону, обхватила его лохматую, нечесаную голову и крепко прижала к себе. Он выплакался у меня на плече, потом благодарно и смущенно посмотрел на меня.

— Не брезгаешь? Спасибо! Значит, любишь Ваську-то.

Он улыбнулся сквозь слезы. Вытер лицо рукавом. Не время было объяснять ему мое отношение к его старшему брату. Пусть думает, что я его невеста, так для Харитона лучше.

— Харитон! — сказала я. — Идем с нами! Он испуганно взглянул на меня.

— Там же лесничиха? Как можно! Когда я ее мужа…

— Я ей все объясню. Скажу, что ты раскаялся! Я ведь видела…

— Не поверят. Мало ли что раскаялся. Так бы каждый: нашкодил, а потом раскаялся. Я, Таиса, не хотел его убивать. Хотел только попугать малость. Я сильно рассерчал на него. Давно уже серчал. Он хотел вести меня к начальнику милиции. А тот предупредил меня: если еще раз попадешься — засудим. Теперь все равно засадят меня в тюрьму, — закончил он упавшим голосом.

— Да нет же, Пинегин ведь жив!

— Ну и что? Слава богу, что жив. Я так рад, так рад! Ох, тяжко, когда человека убьешь. Совесть, она, знаешь… Особенно ночью. Страшно! Не раз думал руки на себя наложить. Значит, жив?! Только все равно будут судить меня за убийство. Покушался на человека — никуда не денешься.