Пьяная жизнь - страница 35
красоты и гармонии.
Как хорошо было в Ленинграде! Абсолютная свобода не
теоретически а в реальности стала осознанной необходимостью.
Милейший руководитель – югославский политэмигрант Лукаш
Мирошевич Милич. Фамилия – полное отражение человеческой
сущности. Свободу поощрял, зная ей цену. Говорил мне:
- Варзацкий, пейте пока Заира не приехала. Вот она вам
покажет!
Но, умная Заира приехала за пару дней до окончания
практики либералкой, с элегантной сумкой в руках, вместо
деканской административной палки. Заглянула, не входя, в
ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ
комнаты, изобразила скорбь и обреченность на надменном лице,
назначила нам встречу в историческом архиве и испарилась.
Лукаш Мирошевич хитро улыбался: мол, как я вас вздул.
Момент
отъезда
уникален.
Жирная
точка
в
«Василеостровской истории». Уезжали по особо любимому мной
горько – сладкому сценарию расставаний – в разные стороны.
Кто-то в Карелию, кто-то в Прибалтику, кто-то в Москву… И
случилось так, что в гулком, пустом коридоре встретились в
поисках кого-то живого я и Женька Храмченков. Двое со всего
курса! Хозяева этажа на несколько часов, до одесского поезда.
Судьба не раз сводила нас в пустых пространствах
общежитий. Был период, когда комнату в общежитии №4, в
которой жил «Храм», расселили за нарушение режима. Женька
попал к нам. Внешне напоминал Высоцкого, балагур, но не
бабник, родом из Тирасполя, вино предпочитал сухое. Пустые
бутылки, страхуя опального, ежедневно выносил я. В Ленинграде
наши «питейные» пути почти не пересекались - и вдруг такая
встреча!
Решили выйти в город, «плотно затариться», с запасом в
дорогу, затем «по-человечески» отметить окончание практики.
Выходим, а они топчуться у входа с чемоданами. Одна
черненькая, улыбающаяся, смелая. Другая - медлительная
шатенка с чертиками в глазах. Короткие стрижки и юбки.
Подружки – абитуриентки. «Семечки» для балагура «Храма».
Раз – тащим чемоданы. Два – идем вместе на рынок. Три –
сидим за столом.
Девочки из Вологды. Чистые создания против матерых
одесситов. Нахально разливаю вино всем по-полному. Никакой
реакции. Женька «толкает» нецензурный тост. Проходит. -
Валерий Варзацкий
Третий, «За тех, кто в море!» - коллективно стоя. А «на
брудершафт»?! Запросто!
Черненькая, Нина, молниеносно продевает правую со
стаканом под мою, левой охватывает меня за голову и, не выпив,
вонзает язык в мой изумленный рот.
- Неправильно! – кричит «Храм». – Делайте как я!
Целовались. Наливали. Сели на кровати, Полезли под
юбки. Засуетились. Забыли, что малолетки. Почти пропали.
- Минутку внимания, - тихий, гипнотизирующий голос
женщины – птицы из кинофильма «Садко».
С трудом отклеиваюсь от медовых губ Нины, оглядываюсь
и… одесские «понты» залезли в задницу. Розовые соски на фоне
ватмана ещё детского тела светились победно, но отрезвляюще.
Шатенка стояла на столе в грациозной, невиданной мною до того
в реальной жизни позе, подобно Венере Ботичелли,
целомудренно прикрывая место зачатия детей длинными
пальцами. Профиль Храма, с торчащими усиками и отвисшей
челюстью, снизу-вверх созерцающего партнершу, вызывал
неудержимый смех. Я прыснул, пробормотал: «Ничего себе!».
Хотел еще что-то добавить для самоутверждения, но не успел.
Зрелище заслонила голая попа Нины, рванувшейся из-за моей
спины, по узкому проходу между кроватями. Профессионалки!
Как слаженно, быстро они работали. Ценю и преклоняюсь.
На столе танцовщицы напрочь забыли про нас и лишь
эпизодически вспоминали друг – друга, обмениваясь улыбками
между невероятными изгибами, змеиными движениями рук,
бесовщиной игры полушариями бедер. Без музыки, с закрытыми
глазами исступленно отдавались кому-то далекому.
ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ
Спустя годы понял: они ведь тогда довели себя до оргазма!
Иначе чем объяснить, что мы с Женькой не могли стянуть голых,
обливающихся потом «стриптизёрш» со стола. Сопротивлялись,