Пьянея звуком голоса, похожего на твой… - страница 15

Трехкилометровую дамбу, или первый отсек шламонакопителя, закончили, намного опередив и новые сроки, поставленные Совмином перед трестом. Сдача была торжественной ― митинг, духовой оркестр, цветы передовикам; да и колхоз расстарался ― фруктовый и овощной базар организовал. Решено было подключить новый пульпопровод месяцев через восемь-девять, в общем, в конце лета: старые «хвосты» нужно было заполнить до предела. Но Кабулов неожиданно попросил руководство комбината сделать пробный залив, так, на всякий случай, раз время позволяло еще по весне проверить качество дамбы; ведь предстояло отсыпать еще три отсека. Предложение было резонным, и «хвосты» поздней осенью залили. Перезимовала дамба прекрасно, ни единой трещины, а поверху хоть в футбол гоняй, никаких намеков на просадку.

Весна выдалась в предгорьях гнилая, в апреле зарядили ливни. В середине мая, в один какой-то день, дамбу покорежило, на трехкилометровой насыпи появились бугры да ямы, пострадала нитка пульпопровода.

Претензии комбинат, конечно, в первую очередь предъявил «Строймеханизации». Мол, плохо отсыпали, восстановите за свой счет. И хотя для треста при полученных сверхприбылях эти двести тысяч, что требовались для восстановления пульпопровода, не были особенно обременительны, Кабулов восстанавливать за счет своего бюджета отказался наотрез, сказав, что дамба сдавалась поэтапно, слой за слоем, как предусмотрено нормами и проектом, и акты на скрытые работы все имеются, и за качество земляных работ он отвечает головой.

Отказался наотрез ― случай, скажем прямо, редчайший в строительстве. На комбинате выжидали неделю, две, три, считали, одумается ― не одумался; нашли посредников в столь щекотливом деле ― не помогло; через министерство попробовали ― бесполезно. Кабулов ответил комбинату официальным письмом, суть которого сводилась к тому, чтобы не теряли времени и передавали дело в Госарбитраж. И тут, конечно, дело получило шумную, если не сказать скандальную, огласку. Комбинат, чувствуя, что по-мирному дело не кончится, предъявил обвинение в ненадежности проекта институту, и оттуда сразу же прибыла комиссия. И вот теперь третью неделю подряд разговоры велись только о просевшей кабуловской дамбе.

Одни говорили, что она и должна была просесть, ведь отсыпали ее чуть ли не на полтора года раньше срока; другие вспоминали, что землю-то Кабулов колхозам отдал, недосыпал дамбу, вот она и просела.

Наконец-то стала известна дата приезда комиссии Госарбитража. Кабулов, который на работе так и не мог выбрать свободного времени, чтобы спокойно поразмыслить и подготовить аргументы и документы для арбитража ― строительное лето было в самом разгаре,― забрал все бумаги по дамбе домой. По вечерам и поздней ночью просматривал он чертежи, схемы, анализы грунтов, тщательно перебирал акты на скрытые работы, внимательно изучал сделанный специально для него план просевшей дамбы. Конечно, поправить дамбу не представляло большой сложности. На подходе были мощные вибрационные катки фирмы «Дюпанак», а для двух таких машин, если пустить их навстречу друг другу, это неделя работы. А тридцать самосвалов за два дня досыпали бы землю до необходимой проектной отметки.

Однако понимал Кабулов: проигрывать дело в арбитраже никак нельзя, и не потому, что пострадает его имя: если бы этим кончилось, он, может, и смирился бы. Пострадает прежде всего дело, что с таким трудом внедрялось и дало результаты. Он не мог поставить под удар рабочих, поверивших и пошедших вслед за ним, не мог подвести и людей, поверивших в него самого и давших его начинаниям зеленую улицу, хотя это было не просто.

В один из таких вечеров раздался у двери неожиданный звонок. Кабулов нехотя отворил. На пороге с чемоданом в руках стояла Светлана.

― Добрый вечер… я ненадолго… можно?

— Да, да, пожалуйста,― и торопливо подхватил у нее чемодан.― У тебя неприятности? ― спросил Кабулов, как только включил свет в прихожей и увидел заплаканное лицо Светланы.

Она вдруг шагнула к нему, уткнулась ему в грудь лицом и заплакала. Кабулов обнял ее подрагивающие плечи и пытался говорить какие-то слова, но вдруг замолчал, словно понял, что ей нужно непременно выплакаться. Он молча гладил ее волосы, их запах напоминал ему давние времена, когда стояли они вот так же рядом почти каждый день, только тогда о слезах и не думалось. Плакала она долго, и он, посадив ее на диван, укрыл теплым пледом, отыскал какие-то таблетки от головной боли, и она вдруг затихла. Он выключил свет, прикрыл дверь и вышел в кухню.