Пять фараонов двадцатого века - страница 35
В январе 1921 года в Париже состоялась конференция держав-победительниц, которая наложила на Германию огромные репарации в размере 132 миллионов золотых марок. Гневу Гитлера и его партии не было предела. Огромный зал в Мюнхене сняли для проведения митинга протеста. Арендовали несколько грузовиков, которые разъезжали по городу, разбрасывая листовки.[174] Однако единодушие продлилось недолго. Часть нацистского руководства вступила в переговоры о слиянии с социалистами. Это так взбесило Гитлера, что он объявил о выходе из партии.
Потерять своего лучшего, своего самого знаменитого оратора? На это руководство пойти не могло. Оно попросило непокорного перечислить условия, на которых он готов был вернуться в ряды. Полученный перечень не оставлял сомнений в намерениях восходящей политической звезды. Он потребовал, чтобы его сделали председателем партии с диктаторскими полномочиями; чтобы штаб-квартира партии всегда оставалась в Мюнхене; чтобы выработанная им программа и устав не подвергались коррективам; чтобы были оставлены всякие попытки переговоров о слиянии с другими партиями. Условия были приняты, и 29 июля 1921 года победитель с триумфом выступил перед пятью сотнями членов партии национал-социалистов. С этого момента титул «фюрер» останется за ним навсегда.[175]
Тем временем инфляция марки росла неудержимо. Цены на продукты поднялись в восемь раз по сравнению с концом войны и продолжали лететь вверх. В таких условиях яростные нападки Гитлера на правительство в Берлине вызывали бурную поддержку слушателей. Страсти накалялись, порой на улице начинались рукопашные схватки с коммунистами. В июле 1922 года после одной из таких драк Гитлер был арстован, и ему пришлось провести месяц в тюрьме.[176]
Напряжение в стране нарастало. Всё больше волонтёров записывалось в штурмовые отряды Рёма. Теперь у национал-социалистов по сути появилась своя частная армия, у которой были тесные дружеские связи с рейхсвером. Казалось, достаточно будет искры, чтобы эта пороховая бочка взорвалась. Такой искрой явилась оккупация Рурской области, осуществлённая Францией в январе 1923 года.
Против китайских эксплуататоров и милитаристов
В нашей пятёрке бунтарей Мао Цзедун выглядит самым уравновешенным, рассудительным, наименее подверженным порывам страстей. В молодые годы он оказался не перед стеной устойчивой государственной машины, как остальные, а в бурлящем послереволюционном потоке различных политических, религиозных, социальных течений и водоворотов. Он честно искал в них свой путь, вглядывался в происходящие перемены, сравнивал с тем, что он знал об истории Китая и других стран.
В годы Первой мировой войны Япония усилила свои притязания на китайские территории. Слабое правительство новорожденной Китайской республики поддалось нажиму и в 1915 году уступило ей порт Циндао. По стране прокатилась волна возмущения. Мао присоединился к протестующим, выразил свои чувства в стихах:
Бунт ради бунта не импонировал Мао, он искал бунтарству теоретические обоснования. «Продолжительный мир без всяких беспорядков был бы невыносим, — писал он. — Человек всегда ненавидел хаос, стремясь к порядку, не отдавая себе отчёта в том, что хаос — тоже часть исторического процесса, он тоже имеет ценность в реальной жизни… Когда люди читают о мире, они испытывают скуку и отбрасывают книгу прочь… Период мира не может продолжаться долго, он противен человеческой природе».[178]
Известия о российской революции были встречены с огромным воодушевлением китайскими радикалами. Один из них, директор библиотеки, в которой Мао получил работу, так выразил свои чувства: «Русская революция знаменует изменения в сознании не только русских, но и всего человечества XX века… Мы должны с гордостью приветствовать русскую революцию как свет новой цивилизации. Нам надо внимательно прислушаться к вестям из новой России, которая строится на принципах свободы и гуманизма. Только тогда мы будем идти в ногу с мировым прогрессом. И не следует впадать в уныние от временных неурядиц в сегодняшней России».