Пять поэм - страница 14
И когда наступил путешествию должный конец,
Близнецы ему дали свой пояс и Рак — свой венец.
Неба Колос[31] расцвел при одном появленье пророка,
Этот Колос расцветший от Льва он отбросил далеко.
Чтоб измерить, насколько той ночи цена велика,
На Весах ее вес проверяла Венеры рука.
Но столь грузную гирю не взвесить такими весами,—
Легче гири тяжелой весы оказалися сами.
И пока проносился пророк меж сияющих звезд,
Чашу противоядья излил Скорпиону на хвост.
Вдаль метнул он стрелу, где его проходила дорога,
Ею был уничтожен губительный вред Козерога.[32]
Стал Иосифом в Кладезе, солнцу подобно, пророк,
Стал Ионою Рыб, ибо Кладезь от них недалек.[33]
И лишь в знаке Тельца он поставил Плеяды престолом,
Сразу войско цветов разбросало палатки по долам.
И лишь в горнем саду на лужайке раскрылся цветок,
Наступил на земле расцветания вешнего срок.
После с неба седьмого повел он почтительно речи,
У пророков прощенья просил, что зашел столь далече.
Звездный занавес неба шаги разрывали его,
На плече своем ангелы знамя держали его.
Полночь мускус наполнил дыханья его неземного,
Полумесяцем в небе коня его стала подкова.
В эту темную ночь даже молния в беге своем
Не могла бы поспеть за его быстроногим конем.
Словно сокол с шажком куропатки, с пером голубиным,
Уносился Бурак, лучезарен, к небесным глубинам.
Вечный «лотос предела»[34] — сорочки пророка перед,
Край девятого неба задел он, свершая полет.
Стала днем эта ночь — дня прекрасней земля не знавала!
Стал цветок кипарисом — прекрасней весны не бывало!
Из нарциссов и роз, что в небесном саду разрослись,
Глаз-нарцисс лишь один насурьмлен был стихом: «Не косись!»[35]
Лишь девятых небес по ступени достиг бирюзовой
Цвет нарцисса, руками подхваченный снова и снова,—
Его спутники вдруг побросали щиты в забытьи,
Поломали воскрылья, развеяли перья свои.
А пророк чужестранцем, чья долго тянулась дорога,
В дверь смиренно кольцом постучал на пороге чертога.
И, завесою скрыты, тотчас охранявшие дверь
Пропустили его, — одинок он остался теперь.
Шел он дальше без спутников, по неизвестной дороге,
Сам теперь он не ведал, куда приведут его ноги.
А другие остались и внутрь не проникли за ним,
Он же вдруг изменился: не прежним он был, а иным.
Засияли венцом его ноги на темени мира,
И девятое небо ликуя с ним жаждало пира.
И по буквам девятого неба провел он калам,
С рукава у небес он списал сокровенный «а-лям».[36]
Длилось мерно дыханье в своем обиталище тесном,
Обладатель души подвигался в обличье телесном.
Наконец он и края девятого неба достиг,—
И остались в пророке душа лишь и сердце в тот миг.
К дому сути своей поспешало весомое тело,
Очи стали такими, что нет изумленью предела.
Очи, коим доступен предвечный божественный свет,
Мы представить не в силах, и слов подобающих нет.
Свой возвышенный путь продолжал он, исполнен величья,—
От себя он отбросил завесу земного обличья.
Лишь на путь запредельный вступил он, его голова
Поднялась, чтоб ее не стеснял воротник естества.
Высочайшие помыслы сердца, чей свет беспределен,
Там достигли привала, где всякий привал уж бесцелен.
За завесу проникнуть стремленье объяло его,
Но смятенье пред местом вперед не пускало его.
И откинула вскоре завесу рука единенья,
И небесный стал виден дворец через дверь поклоненья.
И нога голове уступила способность войти,—
Ничего совершенней душа не могла бы найти!
Он ступил, но стопа не ступала: исчезла основа,
Он подпрянул, но места не мог обрести никакого.
Как значенье из слова, пророка был выявлен свет.
Было принято «слово» и сказано было «привет!»
Чудо вечного света, который вовек не убавить,
Лицезрел он очами, — но их невозможно представить!
Лицезренью его были чужды случайность и суть,
За случайность и суть далеко перешел его путь.
До конца, безусловно, как мудрые молвят неложно,
Бога он лицезрел: лицезрение бога возможно.[37]
Да не будет же скрыто, что на́ небе видел пророк.
Да ослепнет сказавший, что бога он видеть не мог.
Он не зрел божества никакими иными глазами,
Видел этими самыми, видел земными глазами!
Вне пространства и места он эту завесу узрел,
Он вне времени шел, в недоступный проникнув предел.
Каждый, кто ту завесу узреть получил дозволенье,